На крышке были изображены сидящие за решетками клеток четверо цирковых животных, сверху воздушные шары, а также надпись «85-летие» внутри золотого полукруга. Она сняла крышку, ожидая, что жестянка окажется пустой, потому что она была очень легкой, но внутри лежало несколько выцветших полароидных снимков. Не в силах разглядеть в тусклом свете, что на них изображено, Робин достала фотографии и засунула их в лифчик, как она делала ежедневно со своими камешками для отметки дат. Затем она закрыла крышку, поставила коробку на прежнее место, поспешила к щели в задней стене сарая и протиснулась обратно наружу.
Судя по отдаленному шуму, доносившемуся со двора, на ферме почти все уже проснулись. Робин побежала, миновав столовую и храм, и присоединилась к толпе, которая состояла в основном из людей в пижамах. Всеобщее внимание было приковано к Мазу Уэйс, которая стояла в своих длинных оранжевых одеждах между могилами Украденного и Золотого пророков. Рядом с ней находилась Луиза Пёрбрайт, которая держала на руках сопротивляющегося малыша в подгузнике. Это и был сбежавший Бо, как поняла Робин. Если не считать хныканья ребенка, стояла полная тишина. Мазу не требовалось повышать голос, чтобы ее услышали все присутствующие.
— Кто дежурил в детском общежитии?
После небольшого колебания две девочки-подростка бочком пробрались вперед, у одной были короткие светлые волосы, другая, с длинными темными локонами, плакала. Робин, наблюдавшая за происходящим сквозь ряды голов перед собой, увидела, как обе девочки упали на колени, как будто отрепетировали это движение, и поползли к ногам Мазу.
— Пожалуйста, мама...
— Нам так жаль, мама!
Когда они добрались до подола мантии Мазу, она слегка приподняла его и с отсутствующим выражением лица смотрела, как две девочки плакали и целовали ее ноги.
Затем она резко сказала:
— Тайо.
Вышел, расталкивая людей в толпе, ее старший сын.
— Отведи их в храм.
— Мама, пожалуйста, — причитала светловолосая девочка.
— Пошли, — сказал Тайо, хватая двух девушек за руки и с силой поднимая их на ноги. Робин больше всего поразило — полное равнодушие, с которым Мазу наблюдала, как Тайо тащил прочь цеплявшуюся за ее ноги девочку с локонами и ее подругу. Никто не спрашивал, что будет с ними, все молчали и стояли неподвижно.
Когда Мазу повернулась обратно к наблюдающей толпе, Луиза сказала:
— Может, мне вернуть Бо в...?
Но Мазу сказала:
— Нет. Ты, — она указала на Пенни Браун, — и ты, —обратилась она к Эмили Пёрбрайт, — отведите его обратно в общежитие и оставайтесь там.
Пенни подошла, чтобы забрать маленького мальчика из рук Луизы, но он вцепился в Луизу, которая оторвала малыша от себя и передала его Пенни. Его крики стихли, когда Пенни и Эмили пошли прочь через арку, ведущую в детское общежитие.
— Вы можете возвращаться в свои постели, — сказала Мазу наблюдающей толпе. Она повернулась и направилась к храму.
Никто из женщин не взглянул друг на друга и не произнес ни слова, когда они гуськом возвращались в свою спальню. Робин схватила с кровати свою пижаму, затем поспешила в ванную, заперлась в кабинке и вытащила из лифчика полароидные снимки, чтобы рассмотреть их.
Все они были выцветшими, но Робин могла различить то, что на них запечатлено. На самом верхнем снимке была изображена фигура обнаженной пухленькой темноволосой молодой женщины — возможно, подростка — в маске свиньи, с широко раздвинутыми ногами. На втором была изображена молодая блондинка, которой сзади овладел невысокий мужчина. Оба они были в масках свиней. На третьем снимке был изображен жилистый мужчина с татуировкой черепа на бицепсе, насилующий мужчину поменьше ростом. Робин торопливо рассматривала фотографии. В общей сложности на снимках были изображены четыре обнаженных человека в различных позах для секса в помещении, которое Робин не узнала, но которое выглядело как дворовая постройка. Возможно, это был тот самый сарай, в котором она только что пряталась. Все они были сняты в масках свиней.
Робин засунула фотографии обратно в лифчик и, оставив снимки на себе, переоделась. Затем она вышла из кабинки, выключила свет в ванной и вернулась в свою постель. Когда она наконец улеглась спать, тишину прорезал отдаленный крик, доносившийся из храма.
— Пожалуйста, нет... пожалуйста, нет, мама... Нет, пожалуйста, пожалуйста!
Если кто-то на соседних койках и услышал это, то никто не издал ни звука.
43