Неизбежность

Мы нагнали японцев километра три спустя. Они встретили нас ружейно-пулеметным огнем. Ведя фронтальный огонь, батальон развернулся и окружил лощину. Деваться японцам было некуда. Или плен, или смерть. Кто предпочел первое, кто второе, но поперву все дрались отчаянно. На каждую нашу попытку сблизиться отвечали пулеметными очередями — пулеметов у японцев было больше, чем винтовок, и на очереди они не скупились. Пули вжикали у виска, стригли ветки, откалывали кусочки гранита, с визгом рикошетили. Наше командование думало было послать парламентера, но не рискнуло. Покричали в рупор, чтоб сдавались. По-русски и на смеси японского с китайским. Ответом были хлесткие очереди. Да это понятно: смертники есть смертники.

Подъехала полковая артиллерия, и комбат решил: обработаем лощину сорокапятками. Ударили пушки. Выстрелы чередовались с разрывами, а затем сплошной гул затопил лощину. Вздымались куски земли и деревьев, загорелся подрост, дымом заволокло кусты. Пороховая гарь и вонь шибала в ноздри.

Ракета взмыла, рассыпалась зеленоватыми брызгами. Я заверещал в свой свисток на шнурке и крикнул:

— Первая рота, встать! Вперед!

Засвистели и закричали и другие ротные, и стрелковые цепи начали перебежками передвигаться к лощине, впритирку к огневому валу. Пушкари перенесли огонь в центр лощины, а потом и вовсе прекратили стрельбу, чтобы не попасть в своих. Пули над нами посвистывали, но гораздо реже, чем в начале боя: артиллерия потрудилась не зря. Еще одна зеленая ракета комбата повисла над лесом, и я крикнул:

— Первая рота, в атаку! Ура!

Взводные и отделенные, а там и вся рота подхватили этот клич. «Ура» вскипало и на других участках — вскипало, крепло, не опадало. Я бежал за цепью, приволакивая ушибленную о валун ногу — в атаках часто вот так стукаюсь обо что-нибудь, — хрипло дышал, хрипло выкрикивал:

— Бегом, бегом! Правей, правей! Ура!

Вряд ли меня слышали, но командовал и чувствовал некоторое успокоение: все правильно, коль командую. И еще испытал незабытый азарт атаки, когда уже не обращаешь внимания на пули, поддаешь ходу и ненароком опережаешь своих солдат. А казалось, откуда силы? До этого же был какой марш-бросок! Ничего, силы нашлись.

— Ура, ребята! Ура! Бей их, круши! — кричал я больше для себя, чем для подчиненных. В подобных командах они вряд ли нуждались.

Где-то вскрикнули, кто-то упал. Чей-то мат, чей-то стон. Пулеметные и автоматные очереди. Разрывы гранат. При вспышках осветительных ракет вижу, как, ссутулясь, бегут наши солдаты, как стреляют, мечут гранаты, схватываются в рукопашной: короткая очередь, удар прикладом. Я и сам всаживаю очередь в подвернувшегося японца со вскинутым ножом и, не успев даже подумать о нем, бегу дальше, в гущу схватки. В клубах дыма мелькают Логачеев, Кулагин, Нестеров, Погосян, Симоненко, Рахматуллаев. Успеваю их узнать. Живые! И еще кто-то бежит, которого не могу узнать, и еще кто-то. Дым заволакивает. Уже попадаются японцы с поднятыми руками, оружие отброшено. Валяются убитые, корчатся вспоровшие себе животы, мы перепрыгиваем через них, бежим дальше. Глотка пересохла. Ноги подгибаются. Бреду по поляне, собираю бойцов, сбиваю в кучу сдавшихся японцев. Раненым — нашим и японцам — оказывают первую помощь. Наших убитых, слава богу, не видно. Комбат приказывает раненых на носилках и плащ-палатках выносить на дорогу, а остальным — и нашим, и японцам — тушить пожар. По-моему, комбат поступил соответственно. Пожар может разойтись и погубить изрядно леса, а лес — богатство. Китаю пригодится. И мы лопатками, шинелями, плащ-палатками, гимнастерками сшибаем пламя, закидываем его землей, затаптываем сапогами.

Была и еще рискованная операция — брали переодетых в красноармейскую форму бандитов. Ночью хунхузы — уж неведомо, как они раздобыли нашу новехонькую одежду, может, с воинского склада уперли, — взяли дом купца-галантерейщика. Проникли туда под видом патруля, от имени военного коменданта, якобы проверить, не находятся ли там подозрительные лица. Проникли, закрыли двери на запоры и учинили дикое: женщин и девочек изнасиловали и зарезали, мужчин тоже исполосовали ножами, ограбили жилье и лавку и скрылись. Но купец остался жив, истекая кровью, он проковылял за бандитами и увидел, в какой дом они зашли с добычей. Добрался до военной комендатуры — и дежурному коменданту: «Я цестный купеза, а васа солдата...» Ему не поверили, но купец твердил: в советской военной форме, были не только черноволосые, но и светлые.