- За Дарью Михайловну! За женщину, которая украшает наше застолье! - Из меня поперло гусарство.
- За хозяев пьют в конце, - наставительно заметил Кондрат Петрович.
- За хозяев, за благополучие семьи выпьем обязательно, - сказал Федя Трушин с видом третейского судьи. - Но за Дарью Михайловну не грех выпить и вне очереди!
Посмеялись. Иннокентий Порфирьевич снова заговорил:
- Ить какие были гады промеж нас же! На Октябрь либо на Первомай выходили на демонстрацию против Советской России, плакатики несли своп гнусные... Да что толковать! Когда началась война ваша с Германией, демонстрации тоже устроили, предрекали победу Германии, гибель... кому? России! Ах, сволочи! - Хозяин грохнул кулачищем по столу, прислушался, как задребезжала посуда, и продолжил: - Атаман Семенов от дел отошел, уединился на виллу в Дайрене... Дальний по-русски...
- Думаю, атамана Семенова судить надо как палача, столько зверств сотворившего в гражданскую войну, - сказал Трушин. - Преступления против своего народа не должны забываться.
- Да, изобильно русской крови на Семенове, - сказал Иннокентий Порфирьевич. - Так вот, теперь-то все, кто заправлял, хвосты поподжимали... А тогда! Восемнадцатого июля в Хайларе был войсковой праздник забайкальских казаков, который проводил начальник главного бюро русских эмигрантов генерал Кислицын...
- А что это за бюро? - спросил Трушин.
- Полностью оно называлось так: главное бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжоу-Го... Сокращенно: ГБРЭМ...
- ГБРЭМ? Язык сломаешь, - проворчал Колбаковский.
- Ни для кого не секрет: бюро вылупила на свет божий в сороковом году японская разведка, оно впрямую подчинялось японской военной миссии и по ее указке вело подрывную работу супротив Советского Союза. Во главе, как я сказал, генерал Кислицын... Так вот, этот генерал Кислицын на войсковом празднике похвалялся, что Германия не сегодня завтра разобьет Россию на Западе, а Япония не сегодня завтра выступит на Востоке. А после войскового праздника было совещание пятнадцати белогвардейцев из верховодов, и они были назначены начальниками белогвардейских отрядов для войны против СССР...Скажу далее: и японское командование и русская верхушка издали приказы: русские и китайцы в возрасте от двадцати до сорока пяти лет обязаны третьего-четвертого августа явиться в Драгоценку. Стало быть, подпадал и я, да уклонился, сказался хворым... Русские, служившие у генерал-лейтенанта Семенова, опять же я подпадал, обязаны явкой независимо от возраста... Населению Трехречья приказывалось доставить в Драгоценку по одной повозке с лошадью от каждого хозяйства... Зажиточные обязаны доставить по одной-две верховые лошади с седлом... Лошади и повозки направлялись потом в Хайлар, их хозяевами стали японцы... Готовились напасть на Россию, а сами трубили во всех станицах и поселках Трехречья, что Россия готовит нападение на Маньчжоу-Го...
- Сволочи! - сказал Колбаковский.
- Сволочи, точно! Но доложу вам, дорогие гости, не все, далеко не все казаки были так настроены. Те, кто помоложе, кто был ребенком вывезен сюда либо уже родился здесь, они в большинстве к России не питали ничего плохого, только хорошее, тосковали по отечеству... Да и из стариков, вроде меня, многие прозревать стали. Гордиться стали, когда немцы были разгромлены под Москвой и Сталинградом! Русская кровь заговорила! И, знаете, японцы это почувствовали... Оружие перестали доверять, коекого с вострыми языками позабирали. Вообще притеснения пошли...
- Расколошматим самураев, освободим и китайцев и вас, куда повернете, кого держаться будете? - спросил Колбаковский.
- Наш путь - к отечеству, - сказал Иннокентий Порфнрьевич дрогнувшим голосом. - Иного пути нету, пусть мы и виноваты старой виной... У нас уже есть группы... называются - группы друзей Советской России, мечтаем стать ее гражданами. То есть принять советское подданство...
- Правильно, - сказал Трушин. - На Западе бывшие эмигранты, прежде всего молодые поколения, подают просьбы насчет советского гражданства... Хотя это надо заслужить...
- На Родину бы попасть. - И голос у хозяина опять дрогнул.
А я подумал: какое же это счастье - иметь Родину, которая, как вечная, бессмертная мать, склоняется над тобой неизменно, даже в смертную минуту, которая никогда тебя не предаст, поддержит всегда, какие бы трудности, разочарования и боли ни подстерегали тебя.
- Дородно сидим! - сказал Колбаковскпй и окинул стол старшпнским, хозяйственным взглядом.
- Дородно, - согласился Иннокентий Порфирьевич, скромно потупившись.
Колбаковский пояснил нам с Трушиным:
- Дородно - значит хорошо, по-забайкальски.
- Ясно, - сказал я и вновь возрадовался: прекрасное диалектное словцо, свежее, не затасканное.
Даша, Дарья Михайловна, почти моя ровесница, принесла гитару с розовым бантиком на грифе - чем-то мещанским повеяло от этого бантика. Но когда запела - враз забыл о бантике. Низким, грудным голосом, тихонько пощипывая струны, она пела:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые...