Читаем Неизбежность (Дилогия - 2) полностью

- Выдержит ли? - спрашивает комбриг и глазами показывает на канат.

Китайцы понимают, бойко тараторят:

- Веревка... шибыко хорошо...

- Будем буксировать машины! - решает комбриг.

Китайцы всё разумеют, кивают:

- Шибыко... порядок...

Выдубленные солнцем и ветром, в глубоких морщинах лица, сутулые рабочие плечи, загорелые жилистые руки, характерный разрез глаз, широчайшие улыбки, - спасибо за помощь, братьякитайцы! Шанго! Вансуй! На канатах перетаскивается техника, а с ней и люди. Когда все было переброшено (обоз остался ждать окончания ремонта моста), те пятеро китайцев, которые перенесли канаты через реку, сели рядом с нашими солдатами на танк лейтенанта Макухина и, гордые, счастливые, доехали до деревни.

- Ну как, на такой машинке можно дойти до Порт-Артура? - спросил Макухин прижавшегося к башне китайца в конусообразной соломенной шляпе.

- О, можно ходи! Далеко-далеко можно ходи! - И китаец тычет рукой вперед.

Наступил вечер. Ливень шумел не переставая. Вспышки молний, раскаты грома - гроза не утихала всю ночь. Вода, вода. Промозглый ветер, хотя на равнине, конечно, теплей, чем на хребте.

Невылазная грязь. Делаем привычное: толкаем плечами буксующие машины, бросаем под колеса доски, палки, ветки, плащ-палатки. Натужно ревут моторы, из-под колес пуляют ошметки грязи. Молнии освещают черное небо и то, что творится на земле.

Врубаются во мрак и лучи фар. Удары грома раскалываются над головой, хотя эхо на равнине не такое многоголосое и грозное, как в горах.

Двигались и в ночном мороке, пока было горючее. Потом - ночлег. Спали где придется, кто как устроился. Шипели ручьи и ручейки, поэтому мы выбирали место повыше, посуше - суше, разумеется, относительно, ибо все, пропиталось водой. Ординарец Драчев наломал веток, нарвал травы, расстелил плащ-палатку под "студебеккером" - ложе готово. Я уснул. Пробудился под утро по малой нужде, услыхал, как капли с кузова долбили дятлом в пашу плащ-палатку. А самого дождя не было! Аж не верится, что дождя может не быть.

Окончательно проснулся посветлу, под крики: "Подъем! Подъем!" Продрал глаза, сбросил сонливость и первое, что услыхал после воплей о подъеме, это пение, ефрейтор Егор Свиридов мурлыкал:

Подари мне забвенье,

Подари мне любовь!

Так зачем же сомненья,

Ту-ди-там, ту-ди-там...

Очередное, новое танго. Рифмуется с "шанго". Если ефрейтор Свиридов великий певун, то лейтенант Глушков не менее великий рифмоплет, в белоэмигрантской станице целый стишок сочинил, накатило вдохновенье вместе с охмелепьем, - опять рифма напрашивается. Но ценитель танго Филипп Головастиков погиб, а я не очень большой поклонник подобного жанра. Я кашлянул, Свиридов оборвал пение, произнес хрипло - со сна и от курева:

- Доброе утро, товарищ лейтенант!

- Доброе утро, Егор.

- Как спочивали, товарищ лейтенант?

- По-походному.

- А я неважнецки... Снился Филиппок Головастиков, все звал меня куда-сь с собой...

Спился погибший товарищ, а поет из своего репертуара.

Жизнь продолжается?

Жизнь продолжается - череда бытовых по сути эпизодов и мыслей.

Комбат, глядя на мои мятые погоны, делает замечание:

- Глушков, мне не нравятся твои погоны.

Отвечаю:

- Мне тоже не нравятся, товарищ капитан. Вот уж сколько времени не нравятся...

- Так смени!

- Не хватает на них одной звездочки. Получу старшего лейтенанта - и сменю.

- Шутник! Сменить немедленно!

А чего шутить? Аттестация на присвоение очередного воинского звания "старший лейтенант" вроде бы ушла по инстанциям.

Шуршат где-то бумаги. Пора бы, пора и присвоить.

Толя Кулагин, щуря разномастные глаза, говорит:

- По такой погодке, забодай ее корова, положено сто грамм наркомовских выдавать...

А я вспоминаю Польшу, уютный городок с костелом в центре, славного парня Казимежа, партизана, бойца Армии Людовой. Онто со смехом и рассказывал, как с напарником ходил на разведзадание. На явочной квартире дочь хозяина поднесла им на подносе две рюмки польской выборовой. Напарник отказался от водки - в отряде сухой закон, а Казимек выпил обе рюмки. Командир отряда потом песочил: "Ты нарушил закон, тебя надо сурово наказать". Казимеж ответил: "Пан командир, когда такая девушка подносит, то выпьешь не только водку, но и яд!" Посмеялись, простили, потому что Казимеж был разведчик что надо. А водка - кровь сатаны, тебе это известно, Толя Кулагин?

Комроты-2 своих подчиненных знает только по фамилии, имен не помнит. Я же имена помню, ио зато в ыночасье забываю фамилии. Может, с контузии?

Вспомнил середину октября где-то в Литве, на границе с Восточной Пруссией. Желтые и багряные листья срывались с деревьев, ложились на свеженакиданный бруствер траншеи. И маскировать не надо!

Утром и днем мысли не такие мрачные, как ночью. Посветлу и делается что-то лучше. Может, потому и наступления бывают по утрам? Хотя мысль о том. что нужно поднимать людей в атаку, легкой и светлой не назовешь.

Наши солдаты прозвали немецкий шестиствольный миномет "ишаком" - орет вроде как по-ишачьи. Но штука зловредная, положит шесть мин враз - не возрадуешься. У японцев такого оружия нет, техника у них победнее. И слава богу!

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
100 знаменитых людей Украины
100 знаменитых людей Украины

Украина дала миру немало ярких и интересных личностей. И сто героев этой книги – лишь малая толика из их числа. Авторы старались представить в ней наиболее видные фигуры прошлого и современности, которые своими трудами и талантом прославили страну, повлияли на ход ее истории. Поэтому рядом с жизнеописаниями тех, кто издавна считался символом украинской нации (Б. Хмельницкого, Т. Шевченко, Л. Украинки, И. Франко, М. Грушевского и многих других), здесь соседствуют очерки о тех, кто долгое время оставался изгоем для своей страны (И. Мазепа, С. Петлюра, В. Винниченко, Н. Махно, С. Бандера). В книге помещены и биографии героев политического небосклона, участников «оранжевой» революции – В. Ющенко, Ю. Тимошенко, А. Литвина, П. Порошенко и других – тех, кто сегодня является визитной карточкой Украины в мире.

Валентина Марковна Скляренко , Оксана Юрьевна Очкурова , Татьяна Н. Харченко

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное