Неизбежность (Дилогия - 2)

В данный, как говорится, момент базой для домашнего бытия служит город Ванемяо. Наш полк дислоцируется на его северо-восточной окраине. Другие полки размещены по другим окраинам, в центре города - службы фронтового штаба. Живем в бараках - японские казармы. Постель в казарме после кочевой житухи - к этому еще надо привыкать, ибо отвыкли основательно. В эшелоне набаловались на нарах, потом же спали где и как придется:

на земле, под кустиком, под колесом "студебеккера", у гусеницы танка. А тут - тюфяк, набитый травой, прикрытый простынею, подушка, одеяло! Добыта вся эта роскошь не без стараний старшины Колбаковского Кондрата Петровича.

- Казарменное положение - это что? - вещает Кондрат Петрович. - Это покой и отдых. И уставной порядок! Чтоб заправка постелей была образцовая!

Ветераиы-подпачпики вроде Логачеева мутят воду:

- Да мы, товарищ старшина, развыкли от постелей-то. Черт их знает, как убирать... Пущай женский персонал ухаживает!

- 0-отставить! - рявкает Колбаковский, - Шуточки прибереги для своей благоверной...

Логачеев ощеряется:

- Благоверная ли она - вот в чем штуковина!

- Это касаемо тебя, а не меня! А что касаемо всех нас - так это еще и образцовый внешний вид! Службу несем заметную, в городе! Чтоб внешний вид был - как положено воину-победителю! Вопросы есть?

- Есть вопросик. Когда нас демобилизуют?

- 0-отставить! Какие могут быть демобилизационные настроения, ежели война еще не кончилась?

- Да для нас она уже навроде кончилась...

- Не кончилась! И запомните: за плохую заправку койки, за плохой внешний вид буду налагать взыскания!

Требования старшины я, конечно, поддерживаю, но ретивости у меня меньше: все-таки далеко от войны, благодушие, умиротворенность, тихая радость и ожидание полного мира. А Кондрат Петрович в своем старшинском рвении, безусловно, прав: в казарме положен порядок, и то, что в боях-походах было извинительно - небритые щеки, грязный подворотничок, мятая гимнастерка, нечищеные сапоги, - сейчас исключалось. Надраен, наглажен, выбрит и поодеколонен! Не забывай на улицах приветствовать старших по званию, не кури в общественных местах, уступай дорогу женщинам и старикам! "Дивизионка" даже статьи печатает на эту тему.

В мягкой, уютной постели - над головой крыша! - снились походно-боевые сны: то будто я на марше, шатаюсь, на последнем дыхании, то будто припечатывает ребрами к танковой башне. Но снилось и полагающееся, что ли, сниться молодому мужику: Эрна рядом, прильнула, ее рыжие завитки щекочут мне нос, потом вдруг водянистые, выцветшие глаза моей первой любви Варвары, сестры старшины Вознюка, в городе Лиде, перед войной.

А иногда, странное дело, одолевала бессонница, и я маялся-ворочался на своем прекрасном ложе. Тогда я начинал думать о погибших на Востоке: Головастикове, Свиридове, Черкасове и других... Сколько их добавилось к тем, кто погиб на Западе?

Конечные августовские денечки были солнечными, теплыми, даже жаркими. По утрам над городом и окрестными сопками стоял плотный, подолгу не истаивающий туман. В такое раннее утро нас по тревоге выбросили на машинах оцеплять сопку, на которой раздался сильнейший взрыв. Мы уже почти знали, что случилось. Над окраиной Ванемяо, над сопками до этого блуждал самолетный гул: надрывно, туда-сюда, будто машина заплутала.

Так впоследствии и оказалось: "Дуглас" потерял ориентировку в тумане и врезался в сопку. Экипаж и пассажиры погибли, среди пассажиров, говорят, был какой-то майор, известный ученый-востоковед. Мы оцепили место катастрофы. Подъехало начальство, подъехали санитарные машины, пожарные. До полудня мы никого не подпускали, после охранение было снято. Тяжелый, горестный осадок: война не виновата, а люди мертвы.

Вообще-то этот эпизод не характерен для нашей службы в Ванемяо. Обычно мы патрулировали - иногда пешим порядком, иногда на мотоциклах - кварталы, проверяли документы, следили за общественным порядком, стояли на посту у штабных зданий, узлов связи, складов, на железной дороге. Служба нудная, мне не по нраву. Но виду я не показывал. Наоборот, подчеркивал, какая это важная служба и как бдительно следует нести ее.

- А чего бдеть, товарищ лейтенант? - Логачеев в последнее время стал говорлив и вольнодумен. - Войне амбец, мы - на север, нах хауз, по домам. Вторая мировая спеклась, а мы все шаркаем по мостовой, документики проверяем.

- Надо проверять, - говорю внушительно. - Могут попасться переодетые японцы. А хунхузов сколько? Ушами хлопать не приходится!

- Мы прямо как милиционеры, - говорит Вадик Нестеров.

И юнец туда же!

Новых аргументов у меня нет, и я прибегаю к испытанному методу:

- Отставить разговорчики!

В солдатах, да и во мне бродит некое фронтовое фанфаронство: мол, после боев и рейдов в пороховом дыму ходить по улицам с красными повязками патрулей скучно. Молодость, наивность, глупость? Так точно! Но учтите: у нас грудь полна орденов и медалей. И еще добавят: за Маньчжурский поход ушли наградные, вот-вот будут награды. Меня представили к Красной Звезде, будет еще одна Звездочка. А у Феди Трушина будет еще одно Красное Знамя.