Неизбежность лжи

— Папа, как и ты, я понятия не имею, чем там на самом деле занимался Робин Гуд, если он вообще жил на свете. Но я отвечу на твой вопрос. Я не считаю, что приношу в мир добро. Я приношу строго дозированную рецептом определенную долю зла, которая компенсирует другое зло и в результате его нейтрализует. Я вот так натренируюсь, и, может быть, когда-нибудь удастся и добро приносить, — он улыбнулся внимательно слушающей, притихшей, закутанной в плед Тессе.

— А кто тот доктор, который определяет допустимую меру зла? — спросил отец.

— Я и есть тот доктор, у меня и диплом всегда под рукой, — засмеялся Костя, — хочу сказать вам обоим, — он посмотрел сначала на Тессу, потом на отца, — что в результате моих действий никто не покончил жизнь самоубийством, никто не разорился, просто в некоторых местах очень локально, иногда даже незаметно, восстановился баланс в природе. Стало быть, не такой уж я плохой доктор.

— И ты действительно веришь в то, что говоришь?

— Конечно, папа, я давно уже не врал тебе, и с чего бы мне сейчас начинать. А Тессе, — он снова улыбнулся, — и вообще никогда не врал.

— Милый, — тихо сказала она, — я никогда не поверю в то, что Костя делает какие-то плохие вещи.

— Ты не веришь потому, что не хочешь верить, и потому, что он умеет так складно говорить, — отмахнулся отец.

— Папа, — уже серьезно продолжил Костя, — я сейчас живу в гораздо большем согласии с самим собой, чем раньше. Я больше не являюсь винтиком, пусть даже и заметным, в большой машине, которая едет неизвестно куда и неизвестно зачем. Я всегда могу отказаться от предложения, если оно плохо пахнет…

— С возрастом люди теряют обоняние, по себе знаю, — перебил отец.

— Неправда, — снова вступила Тесса, — ты мне сам говорил, что все хуже чувствуешь запах цветов, но дерьмо чувствуешь за милю.

— О, — миролюбиво простонал отец, — как всегда заканчивается тем, что вы оба против меня, хорошо еще ребят нет, а то пришлось бы мне против четверых одному, и это в моем преклонном возрасте.

— Да, — сказал Костя, — конфликт поколений, обычное дело.

— И ты, Тесса[1], — сказал отец по латыни, встав со стула, подойдя к жене, снимая с нее плед и заворачиваясь в него с головой. Все засмеялись. Разговор продолжился, но не было уже того напряжения.

— И все-таки я скажу тебе по поводу винтика, машины и зла, — отец налил себе и Косте еще граппы. — Ты был заметным винтиком маленькой машины, доставляющей локальное зло, а теперь ты стал незаметным винтиком огромной машины, целью которой является постоянное распространение глобального зла. Ты стал частью системы, которую я ненавижу и презираю и которую, я полагаю, ненавидишь и презираешь ты.

— Любимый, — Тесса обошла стол и обняла отца за плечи, дотрагиваясь губами до его седой головы, — давай уже закончим, это слишком много для одного вечера, я не хочу слушать про мировое зло, я буду плохо спать.

— Я уже закончил, — отец глотнул граппы и приложил руку Тессы к своим губам, — я должен был это сказать и сказал.

— Папа, — улыбнулся Костя, — если тебе нужно было, чтобы последнее слово осталось за тобой, то оно осталось за тобой.

— Но ты с этим не согласен, — спросил отец.

— Это не тот вопрос, на который можно ответить «да» или «нет».

— Это никогда не кончится, — вздохнула Тесса, — я пошла спать. Спокойной ночи, мои дорогие.

— Спокойной ночи, Тесса, — Костя смотрел ей вслед, пока она поднималась по лестнице, — я думаю, ты не представляешь, как тебе повезло, — сказал он, обращаясь к отцу уже по-русски. Отец согласно кивнул головой.

— Это ты не представляешь, как мне повезло.

— Если бы я написал сказку про единственную оставшуюся на земле женщину или фильм бы снимал, то Тесса точно была бы главной героиней.

— Да, — сказал отец, — это является косвенным подтверждением того, что твоя личная жизнь за последние два года не сильно продвинулась вперед.

— Может, и не продвинулась, а может, и продвинулась, — сказал Костя, — мы, маленькие частицы в глобальной системе зла, обречены на то, чтобы сталкиваться на своем пути с другими частицами все той же системы.

— У-у, — протянул отец, — это что-то новое, слышу в твоем голосе легкое раскаяние, сожаление, грусть или это у меня что-то со слухом?

— Со слухом все в порядке, папочка, есть и раскаяние, и грусть, но совсем не по тому поводу. Глобальная система зла, безусловно, существует, и ты совершенно прав про винтики и так далее, беда в том, что я не вижу, где прячется глобальная система антизла. Я бы в нее самым маленьким винтиком пристроился, но никак следов найти не могу. Ты, да Тесса, да Никита с Андреем, да этот дом — силы не равны.

— Неужели все так плохо?

— В том мире, папа, о котором ты ничего не хочешь знать, все именно так плохо и даже еще хуже, если копнуть глубже, чем достает моя персональная лопата. А ты про личную жизнь… Ну какая там личная жизнь среди глобального зла…

— …частью которого ты являешься, — продолжил отец гнуть свое, хоть уже и вполовину не с тем напором.