Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Но туманным в этот день, когда Фатали и Александр бродили по набережной Куры, был Тифлис. Еще недавно здесь, на левом берегу, были заросли камыша, песок отливал желтизной и ютились лачуги, и черномазые худющие голодранцы удили рыбу, чтоб перевезти затем улов на утлых челнах, а их относит теченьем вниз, и надо бешено грести, чтоб добраться до того берега и продать (скоро построят и мост). Фатали часто их видел, они горланили, приставая к прохожим, чтоб купили у них огромные белые рыбины с выпученными глазами. Река порой разливается в половодье, камыши накрывает доверху, а потом вдруг отступит вода, и маленькие старицы в пойме сверкают на рассвете, как зеркала. Кое-где берег уже одет в гранит, тифлисцы застраивают левобережье, кипит работа во всем городе. Кажется, что очень давно, а ведь всего семь или восемь лет прошло, как красуется роскошный дворец наместника, привыкли и к арсеналу, и к госпиталю, будто был он всегда. И гимназия, и женский пансион, куда Фатали отдаст свою дочь учиться, и театр, где прежде был пустырь, и лотерейные клубы, и торговые дома, и сады с эстрадою, откуда ветер доносит трубные звуки — играет военный духовой оркестр.

А сколько развелось в городе носильщиков! Только по головному убору и различишь, грузин ли он, армянин или тюрок-татарин; у грузина-имеретинца на голове кусок сукна, у армянина — колпак, похожий на опрокинутую чашку, а у тюрка или персиянина — рыжая папаха. И на спине у них, в этом схожи все, подушка, набитая войлоком, и тащат они то огромный комод или сундук, а то и рояль, обхватив его за ножки своими ручищами.

Туман над рекой, над городом, и тот берег растворился в белом, в двух шагах ничего не видать, лишь угадывается близость реки и слышно, как она дышит.

— Как туманный Лондон, — тихо произнес Александр.

— А вы были в Лондоне?

Александр промолчал: был ли он?! Он каждый день мысленно там и ловит вести с того далекого берега. Прежде многого не понимал, только порыв и юношеский запал, чужие слова из книжек, а потом ссылка (только за то, что однажды слушал чьи-то злые записки), и эти вести из Лондона, такая правда, от которой и боль, и надежда.

— Мне кажется, что я, как птица, чую приближенье бури. Вот увидите, Фатали! Все пошло вверх дном, готовится катастрофа! А впрочем…

Пока шли по берегу, туман рассеялся, на воде заиграли кровавые отблески солнца. Мимо прошел носильщик, взвалив на спину, как живого барана, бурдюк с вином.

— Да, Тифлис как вечный город, живет своей безмятежной жизнью, и нет ему дела до наших с вами печалей.

— Как знать, Александр.

Фатали вспомнил недавний кулачный бой на Мтацминдском плоскогорье, который поверг царских чиновников в панику: триста раненых, пятеро убитых! Как бы не разгорелись от кулачных боев страсти черни. Была срочная депеша Воронцова царю и царский запрет на кулачные бои. Напуган был и Александр, «Да, — сказал он бледнея, — разгул черни — это страшно, тьма-тьмущая, монарх — это ключ, это стержень», — давние сомнения Александра, и он их высказывал Фатали, страх, что без сильного монарха затрещит и грохнет, а от черни перешел к каким-то племенам. На крепконогих лошадях, низкорослые и кривоногие, не знают ни домов, ни пристанищ, произошли, он в книжке прочел еще в далеком детстве, от злых волшебниц, которые совокупились в степи с нечистыми духами.

Александр — частый гость Фатали в его новом доме; как стал заселяться берег, Фатали, получив ссуду, построил дом с застекленной галереей, опоясывающей двор. А началась у них дружба с бани, куда повел Александра Фатали. Не сговариваясь, оба вспомнили Пушкина, и это сблизило их. Банщик, как описывал Пушкин, был без носа. «Узнайте, не Гасаном ли зовут?» «Да, а что?» — уставился тот на Александра, оба хохочут; только на спину не вспрыгивал и ногами по бедрам не скользил, и вытягивание суставов было, и намыленный полотняный пузырь. И шелковая струя мягкой горячей воды.

А потом долгие разговоры. О чем они только не говорили!.. И часто — о будущем, какое оно? Может, через сотню и более лет жить не случайными и несчастными объединениями людей, грызущихся друг с другом, а… ну да, я уже говорил, союз, разумная цель и так далее, «кусочки, склеенные кровью…»; и о том, что за спиной одного сеятеля два царских чиновника-бездельника, «нет, некому будет, некому ни сеять, ни жать, ни молотить!» И об амнистии, «слишком поздно!» О тех, кто вернулся из сибирской ссылки, о декабристах, тысячами их погнали, молодых, а вернулись старцы, кто-то уже не в уме, в ком ясная мысль, но держится в дряхлом теле, а кто сломлен и духовно, и физически, а как выжил — трудно объяснить.

Фатали каждый раз провожал Александра; вот так однажды — проводит и больше не увидятся: исчезнет Александр!

И именно в те годы, когда Фатали, полный иллюзий («ах, каким ты темным был, Фатали!..»), поступил на службу в царскую канцелярию, в имперской ночи (это сказал Александр) раздался выстрел — философическое письмо Чаадаева.

— Читай, что писал Чаадаев: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами!»