Неизбежность странного мира

Но есть невидимая граница, за которой жар не опасен. Есть невидимый предел, за которым поле летящей частицы становится таким слабым, что уже не может сорвать электрона с мимо идущего атома 1 — не может превратить атом в ион.

Вообразите, что на болванку дует сильный ветер: за ветром к ней можно подойти ближе, но зато с боков надо будет теперь держаться от нее подальше: облако жара сплющится, но раздастся в стороны.

И вот летит через газ релятивистская частица. Не изменяет ли огромная скорость и поле частицы так же, как массу, течение времени, масштаб длины? Этого следует ожидать из самых общих соображений: поле тоже вполне материально, и силы его не могут не зависеть от свойств пространства и времени. Эта зависимость сложна, однако физики ее, конечно, расшифровали.

Обнаружилось, что электрическое поле летящей частицы сплющивается в направлении полета, но зато раздается в стороны, как жар болванки, на которую дует встречный ветер. Когда скорость мала по сравнению со скоростью света, такое сплющивание совсем незаметно, как незаметно и увеличение массы тела при малой скорости. Но у релятивистских частиц окружающее их поле электрических сил превращается, по выражению одного физика, «в лепешку» — в уплощенный, зато широкий диск. И чем выше скорость, тем шире лепешка.

Атомы газа должны держаться подальше от трассы релятивистской частицы — ее «жар» может обжечь и отдаленных зевак. А так как атомы ведь не знают, что летит такая гостья, они не сторонятся. Вот и получается, что, хотя частица очень торопится, она успевает наработать достаточно ионов, чтобы создать за собою не кисейно прозрачный, но достаточно плотный тоннель из тумана.

Это маленький пример совершенно реального вмешательства теории относительности в лабораторную работу исследователей «первооснов материи».

Масса изменчива — относительна. Она зависит от скорости. Энергия обладает массой. Масса таит в себе огромную энергию. С этими истинами полувековой давности все уже освоились, или примирились, или свыклись: очень уж внушительны доказательства — водородная бомба, гиганты-ускорители, атомный ледокол!

Но об изменчивости пространственно-временных отношений в природе многие еще думают втайне на манер героини одного юмористического и грустного писателя. «А, — подумала она, — ерунда! Лукавая математика, отвлеченные штуки, никому это всерьез и не нужно…»

Пока люди не нырнули на фотонной ракете в межзвездное пространство, пусть хоть скромная земная туманная камера ответит с улыбкой: «Нет, товарищи, оказывается, не ерунда!»

7

Только теперь я понимаю, сколько лишних вопросов задавал на Арагаце и в Ереване, мороча голову занятым людям, эксплуатируя их профессиональную терпеливость, южную приветливость и восточное гостеприимство.

Я не знаю теперь, что мне делать с их ответами — куда девать даже интереснейшие детали их работы? А главное — я не знаю теперь, как справиться здесь с этими деталями? И еще — я совсем не уверен, нужны ли они здесь вообще?

Специалисты любого дела живут в беспокойном море подробностей. Неспециалисты в этом море мгновенно тонут. — Приходилось ли вам слышать, как разговаривают о шахматах гроссмейстеры и мастера? «Ход а5 впервые встретился в 1902 году в партии Чигорина против неизвестного сеансера, но позже Алехин показал, что в меранском варианте…» Нет-нет, если вы хотите узнать, что за штука шахматы, да вдобавок испытать наслаждение от игры, не обращайтесь к мастерам и гроссмейстерам. Вы ощутите не столько величие предмета, сколько свою ничтожность.

Слушая в Дубне, на Арагаце, в Москве разговоры физиков о космических лучах и элементарных частицах, я с отчаянием чувствовал, как иду ко дну в глубоком море подробностей. Давние университетские годы казались никогда и не бывшими. Но отсталость так или иначе можно было еще ликвидировать, упущенное — наверстать. Хуже было другое: современная физическая картина мира на глазах покрывалась сетью трещин и трещинок, как стенная старинная роспись. Или — как водная гладь покрывается мелкой рябью, переставая быть зеркалом, ясно отражающим небо, берега, окрестный мир…

Сначала все казалось равно важным. Груз подробностей рос. Рушилась надежда когда-нибудь вынырнуть на поверхность. Я, в самом деле, переставал видеть целое за частностями, напуганный их обилием и сложностью. Так отпугивают книги с дотошными комментариями, когда на каждой странице три строки основного рассказа и сорок строк петита непролазных дополнений и разъяснений. Основное ускользало; из лабиринта трещин и трещинок не было выхода.

Такова современная наука. На ее удивительной почве любой вопрос и вопросик разрастаются в ветвистое дерево: факты, факты, факты — проверенные и спорные; догадки, гипотезы, теории — состоятельные и несостоятельные; таблицы, кривые, фотографии, ссылки, имена, имена, имена — известные и неизвестные… Меня отпугивало то, что было в действительности силой науки наших дней, залогом ее успехов, причиной стремительности ее роста: множественность усилий ученых, интернациональность их связей, разветвленность и широта исканий.