Неизбежность

Шестерка штурмовиков, развернувшись, принялась бомбить и обстреливать станицу. Стрельба на просовом поле усилилась, там кричали «ура». Бомба разорвалась на дороге, вблизи двора, где висел на дереве Алексей. Японцы, выскочив из дома, побежали огородами из станицы. Часовой посмотрел им вслед, приловчившись, трижды ударил штыком в грудь пограничника там, где сердце, и, пыля, затрусил за ними.

14

Свершилось! Прощай, Монголия! Здравствуй, Маньчжурия!

Слева горят какие-то постройки — не японский ли кордон? Больше нечему. Да и по времени мы уже должны были пересечь монголо-китайскую границу. Посвечиваю фонариком на свои французские, чудные: час ноль-ноль! Следовательно, головастиковские часшш остановили свой ход в тот самый исторический момент, когда танк выстрелил у границы. М-да, с подобными часиками действительно влипнешь в историю. Подведут когда-нибудь крупно. Но других покуда нет. Встряхиваю рукой — затикали.

Темп мы поубавили: дышим умученно, носки заплетаются, пот в три ручья. А привала не предвидится. До привалов ли? Вперед!

Туда, куда умчались танки, где дрожит зарево неблизких пожаров. Тапки и передовые отряды размолачивают японцев. А мы, пехота? Что, на пашу долю не достанется? Еще как достанется.

В свое время. И все-таки странно: границу перешли без боя. Я-то думал: кровавые будут схватки, самураи будут яростно сопротивляться. На занятиях, беседах и сборах нам втолковывали: Квантунская армия — противник серьезный, японские солдаты и офицеры фанатичны и жестоки, воспитаны в самурайском духе, дерутся до последнего патрона, предпочитая плену самоубийство во славу императора — харакири, вспарывают себе живот. Наверное, оно так и есть. Но против наших солдат и офицеров вряд ли устоят, да и перед пашей техникой трудно устоять даже отборной Кваптунскоп армии. Я в этом уверен. Еще испытаем свою силенку, придет срок, придет. Приграничные кордоны разгромлены разведгруппами и передовыми отрядами. А полевые войска японцев, возможно, подальше от грапицы, в глубине обороны? Я спросил об этом Трушина, и он ответил, отхаркиваясь:

— Мое мнение: полевые войска японское командование могло спешно, а то и загодя отвести к укрепрайопу. Чтобы там дать нам сражение.

Конечно, и это не исключается. Пока здесь тихо. И только я так подумал, как метрах в ста пятидесяти, на правом фланге, забил огнистыми вспышками пулемет, разорвалась граната. Японцы стреляют или наши? Я подал команду, чтоб рота развернулась в цепь. Развернулись, залегли в траве. И поползли к пулемету.

Явно японский: очереди проносились над нашими головами, и, когда полз, подумал: не напоремся ли на мины, нет ли минных полей? На мины не напоролись, а пулемет замолк, как поперхнулся очередью: командир соседней, справа, роты дал мне зпать, что его бойцы сняли пулеметчика. Возможно, из уцелевших при разгроме кордодов. И на сей раз нам повоевать не пришлось… Вперед!

— Суетишься, ротный, — сказал Трушин.

В былые времена я бы послал его куда подальше, а сейчас сказал:

— На войне иногда и посуетишься,

— Для нас войны покамест нету.

Нет, но будет. Посветлело — бледный, немощный месяц будто вскарабкался на гребень сопки. Стало видно: колонны и колопны, пыль над степью, хотя на травах роса, наши сапоги мокрые, грязные; пылюка лежит толстым слоем, никакая роса не прошьет ее насквозь. Дождя бы доброго, да мы уж подзабыли, что это за явление природы. С бездорожья свернули на нечто вроде проселка, перепаханного гусеницами. Месяц померк. В степи светлело поиному: из-за сопок переплескивалась утренняя заря. Сумрак истончался, рассеивался, словно испарялся под лучами солнца. Оно как бы притушено желтой пылью, висящей над степью. Видимость приличная. Озираемся: те же сопки и распадки, что и в Монголии, те же ковыли, полынь, солончаки, каменные осыпп, пылюка, но уже Маньчжурия! Нас обгоняют автомашины, грузовые и легковые, мотоциклы-трещотки, самоходные установки, бронетранспортеры, танки «ИС» и «Т-34». А я-то предполагал: танки впереди. Оказывается, далеко не все. Пролетают и самолеты, и бомбардировщики, и штурмовики, «ИЛы», прозванные немцами "летающей смертью", — для японцев тоже подойдет это прозвище.

Давайте газуйте, с техникой пехота не чувствует себя сиротинкой!

Сколько идем? На французские не гляжу. Трушина Федю не спрашиваю: прикидываю про себя: часа три или четыре. Усталость прошла, явилось второе дыхание. Определенно четырехсоткилометровый марш по монгольскому степу закалил нас, Трушин прав, пригодилось. Всматриваюсь в него, в своих взводных, отделенных, рядовых. И, клянусь, ни одного унылого, сплошь выражение радостное, приподнятое. А интересно, испытывают ли они то, что испытываю я: маньчжурская земля была неласковой, чужой, враждебной, теперь же там, откуда японцы нами изгнаны, близкая, как своя.