Неизданная проза Геннадия Алексеева

Поклонник из Вологды. Работает в театре, пишет стихи под Вознесенского. Два часа говорил без умолку. Время от времени извинялся: «Вы простите, мне надо выговориться. В Вологде, знаете ли, некому».

Искусство – это метод плюс мастерство. Возможны три варианта: 1) банальный метод и высокое мастерство – искусство ущербно-традиционное, 2) своеобразный метод, но недостаток мастерства – искусство поверхностно-новаторское, 3) и метод и мастерство безукоризненны – искусство высочайшее. Метод порождает мироощущение и чувство времени. Мастерство может быть следствием природной талантливости или усердия. Большинство творений профессиональных литераторов – плоды бесталанного усердия.

21.2

Май 1942 года. Краснодар.

Я сплю. Мне снится довоенное лето. В чистых новеньких штанишках и в красивой, только что купленной курточке я стою на берегу пруда и сачком ловлю тритонов. Поскользнувшись, я падаю в жидкую грязь, барахтаюсь в ней и не могу подняться. Подбегает мама.

– Вставай, вставай скорее.

Я просыпаюсь и вижу над собой мамино лицо.

– Вставай! – повторяет мама. – Тревога!

Быстро надеваю ботинки (спал я одетым) и хватаю «бомбежный» чемоданчик – в нем шерстяные носки, полотенце, кулек с сухарями и довоенная плитка шоколада.

Торопясь, спускаемся с мамой по лестнице. Уже бьют зенитки, и стекла звенят от их выстрелов. Когда мы добираемся до подъезда, начинают падать бомбы – ясно, что до бомбоубежища нам не добежать.

Садимся на ступеньку. Мама прижимает к себе меня, а я прижимаю к груди бесценный чемоданчик. Бомбы падают все ближе. Сначала где-то высоко возникает тонкий пронзительный свист, который становится все толще и громче, превращаясь в оглушительный вой. Потом – грохот взрыва. От взрывной волны дверь парадного распахивается настежь. Становится виден ярко освещенный двор – вместе с бомбами немцы бросают осветительные ракеты. Посреди двора, эффектно фонтанируя, горят зажигалки.

Рядом с нами сидят наши соседи по лестнице, они тоже опоздали в бомбоубежище. В промежутках между разрывами и выстрелами зениток слышен ровный, густой гул самолетов. Они продолжают спокойно бомбить нас, зенитки, видимо, им не помеха.

Одна из зажигалок падает около раскрытой двери, и сноп белых искр сыпется в подъезд. Плачут перепуганные дети.

22.2

1941 год. Июнь. Еду с родителями в Краснодар. Через несколько дней начнется война.

Гляжу в окно. Поезд подходит к большому городу где-то в средней полосе России. Впереди виднеются колокольни и главы церквей. Над ними вьются тучи галок. Какой это был город? Тула? Орел? Курск? Или, может быть, Воронеж?

Есть писатели, которые очень любят народ, и народ платит им тем же. Есть писатели, которые обожают народ, но народ к ним равнодушен. Любовь без взаимности терзает писателей, но они не охладевают к народу и всё ждут – а вдруг народ их наконец-то полюбит! Есть и такие писатели, которые к народу равнодушны, но народ их за что-то любит. Наверное, за то, что они хорошие писатели.

23.2

Отчего я с таким нетерпением жду вторую свою книгу? Она ничего не изменит в моей судьбе.

С наслаждением наблюдаю агонию зимы. Не люблю я зиму. Дни становятся длиннее, света все больше. Воробьи уже не сидят нахохлившись на карнизах, а с веселым чириканьем порхают по двору. Иногда они собираются в стаи и поднимают галдеж, который длится часами. Чувствуют, что весна близко.

Новый главный редактор «Невы» Хренков наотрез отказался печатать мои стихи. «Это естественно», – говорят мне друзья и доброжелатели. Весь ужас в том, что мое многолетнее прозябание и впрямь вполне естественно. Мой успех мне самому показался бы странным. Для чего же пишу? Как опостылела мне позорная двусмысленность моего бытия! Как омерзительна мне моя служба – эти лекции, из года в год одни и те же, эта «наука», которой я обязан заниматься, это «начальство», пред которым мне приходится склонять голову! Чего бы не отдал я за один год свободы.

У Платонова все держится на языке, на стиле. Сюжеты его рассказов и повестей незамысловаты, а герои его в большинстве первозданно просты и невзыскательны, как растения. Но какое густое письмо! Какая речь! Какой изумительный синтез наивности, иронии и некоей восточной пышности!

«Солнце зашло в раскаленном свирепом пространстве, а внизу на земле осталась тьма и озабоченные люди с трудным чувством в сердце, поникшие в своих избах без всякой защиты от беды и смерти».

«Я шел один в темном поле, молодой, бедный и спокойный».

Стихи Платонова до сих пор не переизданы. Интересно, похожи ли они на его прозу?

24.2

Стремление человека до конца познать себя кощунственно. Человек должен оставаться величайшей тайной вселенной.

Он – зеркало, в котором отражается все сущее.

Он – узел, к которому сходятся все нити.

Он – чаша, наполненная неведомой влагой.