Неизданные архивы статского советника

Раздраженно дернула плечом. Вот и правильно, нечего женщинам в политических играх делать.

— И как же они все связаны? То есть знакомы по службе, это понятно, но дальше-то что? — продолжала рассуждать графиня, распространяя аромат крепкого вина. Они же почти наравне пили, так отчего же эта женщина сохраняет иллюзию трезвости, а итальянца небось спящим в посольство доставят?

— А вот это теперь может рассказать только господин граф. — теперь нужно все обдумать, при этом не вспоминая, что это, может быть, уже поздно.

— Хорошо, а где покойник жил здесь? — она не унималась.

Тюхтяев на минутку задумался, вспоминая свою картотеку.

— Вроде бы на Большой Морской у него дом был. Удобно — на одной улице с министерством. Своей семьи Алексей Борисович не оставил, так что все перешло племянникам.

Добрались до странного домика в Климовом переулке. Тюхтяев уже привык к его необычной архитектуре, да и прожитые здесь дни вспоминал с теплым чувством. Тогда злился на собственную беспомощность, смущался, не оценил прелести совместного проживания. А теперь бы иначе провел время.

Но удивительная она женщина! Чем дальше, тем больше понимал он молодого графа Татищева, готового пойти на конфликт с отцом ради нее. И распутницей явно не была — все эти шуточки ее из разряда полудетского эпатажа, но и поведением очень странное. Вот сейчас продолжает разговор, оставив распахнутыми все двери, так что он мог слышать плеск воды в ванной комнате. И надо бы сосредоточиться на деле, но перед глазами почему-то обнаженное тело в мокрой рубашке и влажные каштановые пряди, прилипшие к этой лебяжьей шее.

— Михаил Борисович, а господин Лобанов чем занимался? — она свесилась через перила своей опочивальни. Тоже странное решение — ну кто свои покои размещает под самой крышей? И вот сейчас полотенце, тюрбаном намотанное на голове, скользнуло в пролет и волосы рассыпались по плечам. Домашняя такая. Он отвел взгляд, хотя посмотреть хотелось.

— Дипломатией, Ксения Александровна. И весьма в этом преуспевал, осмелюсь заметить.

— И все? — она чем-то гремела, что-то роняла, бормотала явно не самые благопристойные вещи. Язык, конечно — оторвать и выбросить.

— Книги писал исторические. Эпохой Павла Петровича очень увлекался. И еще генеалогией интересовался. Ему от князя Петра Владимировича Долгорукова архив уникальный перепал. Очень уж интересные мысли о законности рождений там были. — он с удовольствием вспомнил и случайные встречи, и массу историй, ходивших по обеим столицам. — Князь был тот еще затейник, очень язвительный и остроумный. Накопил много информации о том, чьи жены от кого наследников рожали и посему выходили вещи прелюбопытнейшие.

— И с таким багажом своей смертью умер? — изумилась женщина. Удивительная логика.

— Да, а архив его выкупил агент Третьего отделения и передал Императору. Я тогда только служить начинал — очень изящная история получилась. Так все и затихло.

Эта история стала легендой в их стенах, и каждому хотелось провернуть подобное. Ох, и наломали дров в те годы, геройствуя понапрасну!

Наконец она привела себя в порядок и спустилась — в темно-зеленом платье, с простой прической, чуть раскрасневшимся от воды лицом. Не откладывая глупостей в долгий ящик заявила:

— Михаил Борисович, надо ехать.

— Нет.

— Да. — все равно же увяжется, эту дома не запрешь.

— Ксения Александровна, все же лучше Вам остаться дома. — интересно, если связать, то насколько это ее остановит?

— Ну уж нет. — крепко сжала ладонь пальчиками. — Я в это дело его милостью влипла, так что дома отсиживаться поздно.

* * *

Ксения вырвалась вперед, толкнула дубовую дверь роскошного особняка, и та неожиданно распахнулась.

— Позвольте. — он достал револьвер, отодвинул ее в тыл и вошел внутрь.

— Михаил Борисович, а что, если тогда выкупили не весь архив? Что может быть в архивах того периода, что оказалось востребовано именно сейчас? Перед коронацией? Причем такого, что может заинтересовать представителей разных стран? — внезапно выдала она чудовищную по своей сути мысль.

Бред, не может такое быть правдой, но если так, то все сходится.

— Ксения Александровна, даже мысль об этом является государственным преступлением. — он потерял дар речи.

— Так мы с Вами и не мыслим. Просто предупреждаем возможные неурядицы. — дипломатично ушла она от оценочного суждения.

Все еще пребывая в волнении от ее фантасмагорических догадок, Тюхтяев толкнул дверь и вмиг был ослеплен ярким светом лампы в лицо. Кто-то приставил ему пистолет к виску, чем аргументировано отбил охоту сопротивляться. Чьи-то руки проворно обыскивали тело, находя запасное оружие, затыкали рот, а запястья связывали ловко и умело.

Тем временем глаза привыкли к свету, и зрелище не то чтобы не радовало, а вовсе внушало ужас: потрепанный граф Татищев привязан к массивному стулу, в углу в аналогичном положении Репин, а вот Канкрин, напротив, расхаживает петухом, и вроде как радостно-изумлен.