Неизданные произведения культового автора середины XX века

По дороге к Гошиному дому зашли в гастроном. Д. купил пол-литра «Московской», триста граммов докторской колбасы и банку сельди иваси в собственном соку.

– А ты, я вижу, миллионер! – сказал Гоша, нежно прижимая к груди бутылку. – Хорошо, что ты, кореш, не жадный. Жадные все суки, все падлы. Из-за полкружки пива удавятся.

В Гошиной комнате всё оставалось на своих местах. Ничего в ней не прибавилось и не убавилось. Пожалуй, только бутылок под столом стало поменьше.

– Ты что, болел? – спросил Д.

– Угу, прихворнул малость, – ответил Гоша. – Сердце что-то прихватило. Дня три провалялся. Спасибо Варьке. Она бутылки мои сдавала и харчи приносила.

– А врача вызывал?

– Нет, не вызывал. Я же в поликлинике не числюсь. И карточки там моей нет. Когда карточку выписывают, спрашивают: где работаете? А я же нигде не работаю. Что я скажу? Я только в милиции числюсь, как раз потому, что нигде не работаю, потому что я тунеядец. Фиг с ними! Тунеядец так тунеядец. Бутылки собирать – разве не работа? Иногда весь день по помойкам шаришь, а наберёшь штук десять или того меньше. Да из них ещё некоторые побитые или заграничные какие-нибудь, их не берут ни фига. А ведь оттого, что я бутылки эти из мусорных баков выковыриваю, государству польза получается. Их помоют и снова в дело пустят. И не надо будет так много бутылок изготовлять. Я, может быть, больше труженик, чем служащие какие-нибудь отстойные, которые весь день на работе спят или в коридорах курят. Потом их рожи на красных досках висят – работнички, мол, усердные. А я свой хлеб и свою бормотуху добываю самым натуральным, самым честным, можно сказать, пролетарским трудом. А что, нет? Скажи, Д., разве нет?

– Да, Гоша, да! Самым натуральным и честным. У тебя натуральное хозяйство. Сколько поработаешь, столько и поешь. Безо всякого обмана. И налоги тебе не надо платить. И на собраниях всяких скучных томиться не надо. И являться непременно к девяти часам на ближайшую помойку нет тебе никакой необходимости. Счастливый ты, Гоша! Жаль только, что бесплатным медицинским обслуживанием ты не охвачен. Медицина иногда помогает. Хотя, если почитать медицинский справочник, то можно и самому лечиться за милую душу, обходясь безо всяких врачей и поликлиник. Надо тебе, Гоша, скопить рублика три и купить такой справочник. Тогда тебе нечего будет бояться.

– Да я и так ни хрена не боюсь! – воскликнул Гоша. – Подохну – туда мне и дорога. И милиции будет спокойнее.

Гоша рукавом смахнул со стола какие-то засохшие объедки и торжественно водрузил на стол поллитровку.

– Ну, Достоевский, сейчас мы с тобой посидим, как достойные, приличные люди, как аристократы, как камергеры двора его величества, государя императора Александра Второго.

– Отчего же именно Александра Второго?

– Так ведь ты, Фёдор Михалыч, жил при Александре Втором! Забыл, что ли? К тому же царь был приличный – крестьян освободил, и Болгарию тоже.

Гоша извлёк из жёлтого комода две дешёвенькие рюмки. Одна была с трещиной, а у другой была щербинка на краешке.

– Вот, гляди, и рюмки у меня есть. Почти хрустальные. Я их берегу для именитых гостей, таких вот, как ты.

Д. вытащил из кармана пакетик с колбасой и банку консервов.

– А ножик для открывания банок у тебя найдётся?

– А как же! Чем же я открываю свои кильки в томате? Без такого ножика я с голоду подохну.

Сели за стол. Гоша долго устраивался на табурете, ёрзал, подпрыгивал, двигал табурет – то отодвигал его от стола, то придвигал поближе, то ставил локти на стол, то опускал руки на колени. При этом взгляд его не отрывался от бутылки.

Выпили по одной, по второй и по третьей. Гоша размяк. Глаза его слезились. Он непрерывно улыбался, розовые дёсны его блестели. В уголках рта пузырилась слюна.

– Ё-моё! Д! Какое блаженство! Как мало надо хорошему, свободному человеку! Три рюмахи «Московской» и кружок докторской! Ё-моё! Как мало надо для счастья гордому, независимому человеку в конце двадцатого века! Мудаки мы с тобою, Д! Как нас только угораздило очутиться в этом гопницком веке? Будто веков было мало! Почему не живём мы в девятнадцатом или в восемнадцатом? Я согласился бы даже на семнадцатый, фиг с ним! А тебе какой больше по душе?

Выпили по четвёртой.