Неизданные произведения культового автора середины XX века

– Ещё как можно! Вот, к примеру, когда женщина рожает, она испытывает муки страшные, но при этом она и радуется, и наслаждается. Или – безответная любовь. Это, брат Гоша, тоже штука непростая. Вроде бы мучение, но сколько в нём сладости! Сколько в нём красоты невыразимой! Какая в нём поэзия! Или предают себя казни за правое дело. Здесь тоже и муки, и сладость особая, и даже восторг некий, ни с чем не сравнимый.

– Неужели, Д., предавали тебя жестокой казни за правое дело? Что же ты скрывал-то, ё-моё!

– Конечно, не предавали, но знаю я, что это великое удовольствие. Вот об этом самом и пишет обожаемый тобою Шопенгауэр. Он, конечно, не дурак. Наслаждений-то в жизни не так уж много, а страданий – избыток. И для того чтобы не отчаяться, надо находить радость в страданиях, надо приучить себя страдать и терпеть. Монахи умели это делать. А самое изощрённое наслаждение – конечно же, наслаждение смертью.

Гоша взглянул на Д. испуганно.

– Да, да, наслаждение смертью. Оно тоже не для всех. Все рано или поздно умирают, но далеко не каждый наслаждается смертью. Для этого способности особые требуются, особые качества души, талант, одним словом. Смерть дарит нам самое сильное, самое острое и самое своеобразное наслаждение.

– Так, значит, ты, Фёдор Михалыч, уже умер? Ну да, конечно же, ты умер в тысяча восемьсот восемьдесят каком-то там году! Я уж об этом и забыл с концом!

Д. помолчал. Он вдруг тоже оробел немножко. «А что, если я и в самом деле давно уже умер?» – подумал он, холодея.

– Ненаблюдательный я, – сказал Гоша, пристально глядя на Д. – Не заметил ни хрена, что ты покойник!

К стайке воробьёв подлетел ещё один воробьишка, очень бойкий и наглый. Крошек было рассыпано достаточно, но он стал наскакивать на своих соплеменников и отнимать у них то, что им досталось. Воробьи, видимо, изумлённые его странным поведением, не сопротивлялись и покорно разлетелись в стороны, добровольно уступая наглецу свою пищу. А тот, гордый собою, клевал самые лучшие, самые вкусные крошки, небрежно подрыгивая хвостиком.

– Вот видишь, – засмеялся Гоша. – А что? Так и надо! Падлой буду! Чего ушами-то хлопать? Орёл, а не воробей! Так, значит, не надо бояться смерти? Значит, надо ждать её с нетерпением? Значит, смерть – это как вкусный компот на третье? Так чего же мы тогда ждём, Фёдор Михалыч? Помереть так сладко и легко! А жить так горько и так тяжело! Станем же поскорее мертвецами! Кабы я знал, что смертью насладиться можно, я бы давно уж… А ты-то чего ждёшь? А, Д?

– Я жду конца света.

– Ну, Д., опять ты меня потряс, ё-моё! Это сколько же тебе ждать-то придётся? Охренеть можно!

– Недолго ждать. Недели две, не больше.

Гоша вытаращил глаза.

– Ох, Д! Я с тобой уже шизею! Через две недели всё пойдёт к кузькиной бабушке, а ты помалкиваешь в тряпочку, а ты – ни гу-гу! Даже от меня, кореша своего, скрываешь! Кто тебе об этом сказал?

– Старуха одна. На свалке. Предсказательница.

– Так, может, наврала? Или ошиблась? Ты ей сразу и поверил?

– Поверил. Не смог почему-то не поверить. И, значит, всё правда.

– Брось ты, Д! Трендёж это всё! Брехня! Почему через две недели? Почему не через год? Почему не через двести лет?

– Эх, Гоша! Кто же может это знать! Через две недели, и всё тут! Вот поэтому я и тороплюсь закончить своё дело.

Гоша поморгал глазами.

– А на хрена тебе дело, если всему хана?

– Но ведь это же, Гоша, величайшее наслаждение – сделать гигантское дело и увидеть, как оно погибнет вместе с миром, вместе с человечеством, вместе со всеми его творениями, вместе со всеми его надеждами!

Гоша выпятил губы и задумчиво ими пожевал.

– М-да-да… Вообще-то в этом что-то есть, конечно… Падлой буду. Мне бы хоть пива вволю попить перед концом света! И всё, значит, погибнет?

– Да, всё!

– Ни фига не останется?

– Да, ни фига не останется.

– А страшно ведь, Д? Падлой буду!

– Конечно, страшно. Ещё как страшно.

– Так что же нам делать-то теперь?

– Ничего не делать. Ждать.

– Ну а если все узнают?

– Не узнают. Я только тебе эту тайну открыл. А ты не трепли языком. Если все узнают, светопреставление начнётся ещё раньше. Не стоит портить человечеству его последние дни.

– Ты прав, Федя! Фиг с ним! Пусть оно поживёт спокойно оставшиеся денёчки. А хорошо, Д! Никаких у меня забот не будет! Не надо будет пиво клянчить! Не надо будет бутылки собирать! Не надо будет с Варькой, сукой, лаяться! Не надо будет милиции этой сучьей опасаться! Лафа, Д! Кайф сплошной! Сплошное наслаждение!

Гоша помолчал, поскрёб затылок, почесал одну ногу о другую и пощупал свою сумку – целы ли бутылки?

– А может, пронесёт? А, Д? Может, как-нибудь рассосётся? Жалко мне человечества. И городов жалко – строили-строили, и всё коту под хвост, всему хана. Слушай, Достоевский, а может быть, нас инопланетяне спасут, тарелочники какие-нибудь? Может быть, конец света им нипочём? В последний момент придумают они что-нибудь, нажмут на какие-нибудь кнопки… Ну пусть хотя бы половина мира останется, я согласен.