Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном

Я ездила к Жюлиану, чтобы показать ему портрет Рандуэн. Этот марселец был очень доволен моей работой и сказал, что я делаю все большие и большие успехи. Но не таково мое мнение об этом портрете: я презираю его. Но если и другие такого же мнения, как Жюлиан… Нет, во всяком случае я его переделаю, я постараюсь, чтобы он мне понравился.

Жюлиан меня раздражает. Он упорно твердит: «Ваше здоровье в живописи все улучшается и улучшается». Он находит, что я писала хорошо, потом опустилась вниз и затем снова поднялась вверх. Это ложь, ложь и ложь! Вот мои этюды, — проверьте!

Среда, 12 февраля.

Маршал Канробер приехал посмотреть работу своей дочери, и был немного удивлен, — но все же он в восторге. Между 4 и 5 часами я принимала m-lle Вилевьейль, которой я делала указания относительно постановки и характера ее картины. А после моей смерти все эти дамы поступят, как сотрудники Дюма-отца. Каждая из них скажет: «Это я подала ей эту мысль, это я помогла ей сделать то-то».

Что-же делать!

Пятница, 15 февраля, Суббота, 16 февраля.

Я провела чудный вечер в итальянской опере. Я была там с Г., принцессой Жанной Бонапарт и ее мужем.

Госпожа Г. нашла меня красивой, восхитительно одетой (черный бархатный корсаж, классическое декольте) и хорошо причесанной. «Ваши плечи», сказала она, — «настоящий мрамор. При первом взгляде на них уже видна раса»… Этого вполне достаточно! Ведь, мнение госпожи Г. — эхо всеобщего мнения. Но не только поэтому вечер показался мне чудным, а потому, что пел несравненный испанский тенор Гайаре. Ему устроили такую шумную овацию, что он долго будет ее помнить. Все были в восторге, даже мужчины во фраках и женщины, туго затянутые в корсеты. У него дивный голос.

19 февраля 1884 г.

Я не могу писать от бешенства и нервного истощения. После бесчисленных трудов и хождения ощупью я нашла наконец ту позу, о которой мечтала для портрета Дины. Это была бы прекрасная картина, и мне оставалось только работать. А мне мешают! В моем распоряжении только 23 дня! Художники поймут мое отчаяние.

Четверг, 21 февраля 1884 г.

Начатая вчера голова Дины готова, остаются только детальные отделки глаз.

Сегодня за завтраком меня страшно сердили, высказывая глупости об инциденте с Мейссонье. Госпожа М. заказала Мейссонье свой портрет, который он после некоторого колебания согласился написать. Было условлено, что за портрет он получит 70.000 франков. Портрет был выставлен в Триенале, и его нашли посредственным. Тогда госпожа М. требует у Мейссонье поправок, но тот отказывается, Она грозит, что оставит портрет у художника и не уплатит ему. Мейссонье заявляет, что он будет требовать своих денег судом. В конце концов друзья госпожи М. надоумили ее: она принимает портрет и запрятывает его подальше.

И весь Париж возмущен «иностранкой»!

Мне кажется, что госпожа М. была неделикатна, показав такому художнику, как Мейссонье, свое недовольство. Не надо забывать, что он создал образцовые произведения, что ему теперь уже 73 года и что он и тут в конце концов сделал все, что мог.

Но и Мейссонье следовало бы быть благороднее и не принуждать эту невежественную мещанку заплатить ему во что бы то ни стало.

25 февраля.

Я работаю над портретом Дины с упорством, которому нет равного. Я никому не буду его показывать, пока он не будет закончен.

За обедом у нас был Б. и архитектор. Последний давно не приходил, потому что был болен. Брат его все еще болен. Через несколько дней он уедет в Алжир. Берегись «Вифлеемских пастухов»! Если он напишет их раньше, чем я напишу своих «Святых жен», то самая дорогая моя мечта рушится! Ведь обе картины должны передавать вечернее освещение. Если его картина появится первой, мне невозможно уже будет писать свою: подумают, что я подражала ему!

Бастиен Лепаж создал образцовое произведение, изобразив необыкновенную героиню всех времен и народов. А я в своей дерзости считаю себя в родстве со всеми героями, со всеми шедеврами мира! Можно было бы написать интересную диссертацию на тему о той таинственной связи, которая соединяет героев и образцовые произведения со всеми мыслящими людьми! Ведь солнце и воздух, моря и все красоты природы и мира принадлежат всем!

Я неясно выражаюсь, но есть люди, которые думают так же, как и я — они поймут меня. Остальные же меня не поймут никогда, даже если бы сам Клемансо взялся бы объяснять им это, пустив в ход всю силу своей ясной, точной и блестящей логики. Я в восторге от Клемансо! У него, правда, нет жара, нет страстного одушевления, но и без этого он достигает всего одной только силой ясности выражений.

29 февраля.

Я продолжаю рисовать портрет Дины, но он неимоверно волнует меня. Когда удается уловить подлинную, неподдельную жизнь, подлинную «натуру», — всегда чувствуешь себя взволнованной и какой-то жалкой. Вот наивность великой художницы! Ты хочешь, чтобы тебе сказали, что без этих мук ты оставалась бы только любительницей?.. Отлично!