Неизведанная территория

Страстный аргумент Келлер: «Если вы считаете, что можете убить идеи, то история вас ничему не научила» – нашел отклик по всему миру. Он вызвал настоящий международный фурор, постепенно вынуждая нацистскую пропагандистскую машину говорить о книгосожжении как о неофициальных «спонтанных действиях германской студенческой ассоциации».

Келлер выразила мнение мирового сообщества, но была ли она на самом деле права? Действительно ли можно убить идею? Наши поиски ответа на этот вопрос заставляют изучить темную сторону интеллектуального выражения человечества – мир цензуры, подавления и забвения[137]. И мало что позволяет проникнуть в эту темную реальность больше, чем жизнь одного из самых знаменитых мастеров XX столетия, художника Марка Шагала.

Витраж

«Пойди и найди в библиотеке любую книгу, идиот; выбери любую картину и просто скопируй ее» [138].

Этот ответ на вопрос, как научиться рисовать, данный соучеником, запустил невероятную карьеру Мойше Шагала[139], превратившую сына торговца селедкой из белорусского города Витебск в «важнейшего еврейского художника XX столетия» Марка Шагала[140].

Шагал, первопроходец модернистского движения, был одним из ведущих художников середины XX века. Он знаменит прежде всего своими витражами. Его работа «Окна Иерусалима», представляющая собой уникальное слияние цвета, стекла и света, является национальным памятником Израиля – она даже изображалась на почтовых марках страны. Витражи Шагала украшают здания ООН и освещают множество соборов по всей Европе. «Когда умрет Матисс, – сказал однажды Пабло Пикассо, – Шагал останется единственным художником, который по-настоящему разбирается в цвете» [141].

Как и многие другие люди, о которых шла речь в предыдущей главе, Шагал стал знаменитым в молодом возрасте. После революции 1917 года в России, когда Шагалу было всего 30 лет, ему предложили должность комиссара по делам искусств Советской России[142]. Однако война и голод сделали свое дело. Вскоре Шагал уехал на запад, в Париж, несмотря на то, что был одним из самых знаменитых молодых художников в России.

На момент своего прибытия в Париж в 1923 году Шагал еще не был хорошо известен, и ему пришлось много работать для того, чтобы прославиться. Он отлично понимал, как скажется на его славе и репутации выбор в пользу эмиграции. В письме Павлу Эттингеру, коллекционеру и критику, жившему в России, он признавался:

10 марта 1924 г.

Хоть боюсь, что «образ» мой понемногу… забывается… Немудрено. Уже давно, как я здесь, на родине живописи. Что сказать о себе. Можно много говорить, но нужно покороче все же. Постепенно начинают меня замечать здесь, во Франции…[143]

Пытаясь быть кратким, Шагал суммировал свой недавний опыт, говоря, что «начинают меня замечать здесь, во Франции», но в то же самое время высказывая опасения, что его образ, сформировавшийся на родине, понемногу «исчезает». Эта озабоченность, центральный элемент доверительного письма между старыми товарищами, может найти довольно четкое количественное выражение – как часто люди думают, говорят и пишут о Шагале?

Разумеется, Шагалу недоставало точного способа измерения своей известности и понимания того, в каком направлении развивалась его слава. Однако нам довольно несложно изучить этот вопрос (по крайней мере в той степени, в которой его слава отражается в виде упоминаний в книгах).

Оценка ситуации Шагалом была совершенно точной. Мы уже видим, что он готовится принять решение об эмиграции и почти готов рассказать об этом Эттингеру.

Однако совсем скоро на известность Шагала повлияли события, ему неподвластные. На другом берегу Рейна росла и усиливалась коричневая армада. Оставалось совсем немного времени до того, как авангардные художники типа Шагала получат ярлык «антигерманских». Ситуация Шагала усугублялась еще одним обстоятельством – он был евреем.

Дегенеративное искусство

В 1920-х годах Германия была настоящей колыбелью искусств. Именно здесь зародились такие направления, как дадаизм, Баухауз, экспрессионизм и кубизм. Однако Адольф Гитлер очень противился этим стилям. Сам он был неудавшимся художником с консервативными вкусами. Кроме того, свободная природа этих новых движений противоречила его плану использовать культуру как некую форму социального контроля.