Неизведанные земли. Колумб

За Канарскими островами испанских монархов манили более отдаленные атлантические призы. Как всегда, толчком для активизации участия латинского мира в освоении Атлантического побережья Африки послужило золото. По словам высокопоставленного наблюдателя, интерес короля Фердинанда к Канарским островам был вызван желанием наладить сообщение с «рудниками Эфиопии»[167]. Завершение португальской войны фактически лишило испанских монархов доступа к новым прибыльным источникам золота, разработанным Португалией на нижней части Африканского выступа, вокруг устья Вольты, в 1480-х годах. Это, очевидно, стимулировало поиск альтернативных источников золота и помогает объяснить, например, внимание к вопросу о золоте в дневниках Колумба. В 1482 году испанские монархи приступили к завоеванию Гранады, последнего уцелевшего мавританского государства на Пиренейском полуострове, что, однако, не означало, что они потеряли интерес к Атлантике. Пока тылы обеспечивались миром с Португалией, они могли продолжать политику экспансии на других фронтах. Покорение Канарских островов продвигалось, хотя и медленными темпами. Завоевание Гранады стимулировало интерес к дальнейшим исследованиям, поскольку надо было срочно искать новые источники золота. В Испании издержки войны и принесение в жертву традиционной дани от Гранады в сочетании с потерей испанских перспектив в Африке придавали предложениям Колумба растущую привлекательность в 1480-х и начале 1490-х годов.

Начиная с объединения Арагона и Кастилии в единое королевство в 1479 году к стремлению Кастилии к расширению добавились традиционная обеспокоенность Арагона угрозой из Восточного Средиземноморья и безопасностью торговых путей на восток. Ощущение надвигающейся борьбы с исламом, который все больше набирал силу на протяжении века, было особенно сильно в Испании, стране векового конфликта с маврами и недавно начавшегося участия в борьбе с турками. Живая традиция, долго сохранявшаяся у правителей Арагона, соединяла милленаризм с амбициями править в Иерусалиме, чтобы воплотить в реальность титул короля и королевы Иерусалима, который унаследовали Фердинанд и Изабелла. На рубеже XIII и XIV веков в пророческих писаниях испанского врача и алхимика Арнау де Вилановы арагонским королям отводилась эсхатологическая роль, включая обновление церкви, завоевание Иерусалима и создание единой мировой империи[168]. Эта «программа» была заимствована из библейских предсказаний XII века аббата Иоахима Флорского, одного из самых влиятельных источников традиционных хилиастических воззрений позднего Средневековья. Иоахимизм был широко распространен среди францисканцев[169], ставших одними из ближайших друзей Колумба в Испании и, возможно, содействовавших возникновению некоторых его глубоких убеждений. В более поздних трудах Колумб цитировал Иоахима, хотя и не по первоисточникам, и демонстрировал некоторую осведомленность о трудах Арнау де Вилановы. В окружении Фердинанда, по-видимому, началось возрождение традиций милленаризма, когда Колумб появился при дворе в середине 1480-х годов. Некоторые почитатели рассматривали короля как возможного «Последнего императора мира», который выполнит некоторые предварительные условия Иоахима, включая завоевание Иерусалима, для наступления конца света[170].

Для большинства сторонников такой идеи она, возможно, была просто пропагандистским приемом, но пропаганда должна вызывать доверие, чтобы быть эффективной. Во время пребывания при дворе Колумб мог подвергнуться достаточному количеству такой пропаганды, чтобы убедиться хотя бы в том, что монархи серьезно относятся к иерусалимским амбициям. Он мог услышать музыкальное оформление пророчества о том, что Фердинанд и Изабелла завоюют Иерусалим, и песню Хуана де Анчиеты, в которой «Священному Писанию и святым» приписывается видение монархов, увенчанных папой римским перед Гробом Господним короной правителей Иерусалима. В 1489 году он мог быть свидетелем приема группы францисканцев – хранителей места погребения Христа[171]. Согласно более поздним воспоминаниям, Колумб предлагал в обращениях к монархам о покровительстве для атлантического путешествия, чтобы прибыль была направлена на организацию крестового похода на Иерусалим. На протяжении всего дальнейшего жизненного пути мысль о Иерусалиме никогда не покидала его, и он часто вспоминал о нем, как мы увидим, особенно в моменты сильного душевного напряжения. Если, как кажется вероятным из заметок на полях, его интерес к вычислению времени наступления Тысячелетнего царства пробудился уже в 1480-х годах и название «Иерусалим» уже имело для него особое значение, легко понять, почему для него двор «Короля и Королевы Иерусалима» показался особенно благоприятным и вдохновляющим местом.