Неизвестная «Черная книга»

Я выплакала свое горе и вот пишу Вам письмо. Теперь вот что: ради всего, что является для Вас родным и святым, прошу Вас сделать так, чтобы это сообщение не дошло ни до матери, ни до сестры. Это моя последняя просьба к Вам. Я им буду писать и сообщу, что Давид пошел на фронт и больше от него ничего не получала. Он написал мне письмо 13 марта 1944 года, а 24 марта я уже получила известие от одного бойца, что Давид погиб. Вашему брату Борису я тоже ничего не написала. Он сообщал мне, что ранен, и я не хотела нервировать его этим письмом. Из Омска от Иосифа Борисовича я получила два письма, но им тоже ничего не сообщаю. Лучше было б, чтоб вы все не знали, что Давид был спасен, постепенно вы бы забыли, а теперь новое горе свалилось на нас. Он просил тогда, чтобы я написала письма всем родным, что он жив, но я сначала не послала, а он настаивал, и я написала.

Так тяжело, так тяжело, если бы кто знал, как он переживал, как он ждал освобождения и так недолго прожил! Если будете в Кировограде, расскажу обо всем.

Если бы можно было, чтобы мать приехала ко мне, я бы за ней смотрела и ходила, как родная дочь…

Вот и все. Будьте здоровы.

Ваша Н. Терещенко

г. Кировоград, Балковский переулок, 17

[20 июня 1944 г.]

Судьба Воспоминания Ф. Крепак, жены инженера из г. Днепропетровска

[411]

Я – жена инженера П. И. Крепака, проработавшего на заводах Днепропетровска свыше двадцати лет. Во время эвакуации мой муж был направлен в Таганрог на завод имени Андреева. Муж страдал язвой желудка, в Таганроге кровавая рвота приковала его к постели. Я не могла его оставить. 17 октября 1941 года немцы заняли Таганрог. Три дня спустя приказ: евреям носить повязки с шестиконечной звездой, из города не выходить под угрозой расстрела.

Мы решили уйти из Таганрога[412]. За городом нас остановили жандармы: «Юде?» Нам удалось пройти. Я умею шить, шила в деревнях, нас кормили. Шли по тридцать пять километров в день. Октябрь, начались дожди, ноги вязли в глине. В селе Федоровка нас тепло встретила казачья семья. Потом мы попали в немецкое село, там староста немец – родился в России; у нас забрали одежду, избили мужа, плевали ему в лицо. Мой муж – украинец, а ему пришлось испытать судьбу еврея. Прошли еще много сел, крестьяне нас предупреждали, как обходить немцев. Карань (это греческое село), целый день шел дождь; старая гречанка нас приютила, просушила одежду. По дороге к Пологам пришлось сделать большой обход: в Орехове был карательный отряд. Крестьяне были перепуганы, и приходилось ночевать под открытым небом. У сынишки начался жар, ему всего одиннадцать лет, а я тогда подумала: «Слава богу, умрет своей смертью!»

В Пологах нас приютили, дали сыну валенки. Есть на свете много хороших людей. Прошли Синельниково и добрались до Игрени. Там нас остановил немец, тщедушный, с красными глазами. Он выворачивал у проходивших мешки и забирал, что хотел. Если кто-нибудь ему не нравился, он кричал: «Юде» и убивал на месте. Нам снова повезло: мы проскользнули. В Игрени, дождавшись темноты, мы прошли к родным мужа. Меня сразу спрятали, а соседям сказали, что вернулся муж с сыном. В Игрени еще были евреи, но через три дня их увезли в колонию для душевнобольных. Я ушла на Амур, к тетке мужа, нас ласково приняли. Но несколько дней спустя стали искать евреев и там. Муж ночью перенес меня в мешке через Днепр на окраину Днепропетровска, к своим родственникам. Там я прожила зиму. Я ни с кем не встречалась, а если кто-нибудь приходил, пряталась в погребе или под кроватью. Пошли слухи, что наши приближаются. Тогда муж снова тайно перетащил меня на Амур. Потом мы пошли в Игрень.

В доме родителей мужа поселились немцы. Я жила рядом с ними, я слышала их смех, топот сапог и ждала смерти. Пришла весна, но я ее не видела. Наконец немцы выехали из дому. Я надела костюмчик сына, он мне был как раз впору, и вышла в сад, но после долгого заточения не выдержала – лишилась чувств.

Иногда муж, прикладывая ухо к земле, говорил мне, что слышит стрельбу дальнобойных пушек, тогда подымалась надежда. А в Игреневке искали спасшихся от расстрела евреев. Пришли к родителям мужа. Меня спрятали в кровать, под перину. А в другой раз – ночью постучали. Мы решили, что это немцы. Муж покрыл меня периной и сам лег на перину, сказал, что его снимут только мертвым. А выяснилось, что это пришли за медицинской помощью к сестре мужа, она врач. Начались повальные обыски. Немцы объявили, что за укрывательство евреев – смертная казнь. Тогда я решила покончить с собой. Я попросила у сестры мужа морфий, сказала ей, что это на тот случай, если попаду в руки немцев, а потом приняла яд, но приняла слишком небольшую дозу, помучилась и осталась жива.