Неизвестная Раневская

Были такие режиссеры в 1920-х - 1930-х годах Григорий Козинцев и Леонид Трауберг. Папа ставил картины, но если эксцентрические фильмы, скажем «Новый Вавилон», я считаю интересными, то восхваление революции в трилогии о Максиме не кажется мне интересным. Но они, видимо, в 20-х годах в это верили. В 20-х верили, в 30-х, думаю, уже нет, в 40-х точно нет. Превознесение люмпена в виде Максима и полная сказка о том, что именно такие вот простодушные, добрые существа сделали этот кошмар, - все-таки не очень хорошо. Но мой отец с Г. Козинцевым попали в эту ловушку. Сперва обрадовались, что можно всякие эксцентрические штуки делать, а потом… В основном они играли, как очень молодые люди, дорвавшиеся до игр. Но тогда всё уже шло хуже и хуже, суше и суше. Им запрещали, но они старались как могли. Видит Бог. Они были парой с Козинцевым, пока их не разлучили. Это случилось, когда они поставили картину «Простые люди», подхалимскую до умопомрачения. Но ее, тем не менее, обругали в Постановлении о картине «Большая жизнь».[8] Там, помимо всего прочего, упоминались «Простые люди». Их запретили, их разделили: папе дали картину «Попов», про то, что Попов изобрел радио, а Козинцеву - то ли «Белинский», то ли «Пирогов». Уже по чужим сценариям. Но отец стал космополитом раньше, чем окончил этого «Попова», и у него картину отняли. Козинцев же космополитом не был.

Космополитов ругали, их выгоняли с работы, клеймили в газетах, всячески не давали работать. Козинцев вскорости стал ставить «Гамлета». А отец, когда пришел в себя и время уже немножко переломилось, в основном преподавал на курсах – были такие сценарные и режиссерские курсы в 50-е - 70-е годы.

Фаина Георгиевна часто приходила к нам в гости, когда снималась в «Золушке». Наша семья жила близко от «Ленфильма».

Папа никак к ней не относился, она для него практически не существовала. Может быть, он и восхищался ее игрой, но я никогда ничего от него о ней не слышала. А мама с ней была после «Золушки» в приятельских отношениях. И даже так, как многие, очаровалась ею, потому что она очень очаровывала поначалу людей, но потом не пошло – маме все в ней не нравилось. Маме не нравилось, что она некрасивая, так сказать, ей нравились такие куколки, дамы очень воспитанные, очень «комильфовые». Главное – комильфо. Но уж последнее, что было в Фаине, – это комильфо. Поэтому она никак не подходила.

Они все – Гарин, Локшина, Раневская - ходили к Меркурьевым, потому что они очень дружили с Ириной Мейерхольд, женой Василия Меркурьева. И это была как бы память о Мейерхольде. Раневская к нему непосредственного отношения не имела, но она очень дружила с Гариным, а Гарин был его любимый актер и очень любил Ирину Всеволодовну. Я помню ее. Я у них не была, но я столько общалась с Гариными сама, очень с ними была близка, с Хесей Александровной и Эрастом Павловичем. Я всегда жила у них на Смоленском бульваре. И там тоже Фаину встречала потом, когда все закончилось и папе разрешили переехать в Москву в мае 1953 года. А до этого мы жили в одном доме, прежнем доме, на Большой Пушкарской. Раньше в Питере был сперва Дом киношников на Большой Пушкарской, и там жили Гарины. А потом они уехали в Москву, а мы остались.

У них был очень интересный, какой-то совсем другой дух, чем у нас дома, чем у Черкасовых. С ними дружила моя мама, она дружила с женой Николая – актрисой Ниной Черкасовой. Мама была жена режиссера, дама такая, и Нина тоже была дама. Обе вот такие очень модные дамы совсем в ином духе. Потому что ни Хеся Александровна, ни Фаина Георгиевна, они модными не были. И «наши дамы» за это их немножко презирали, что они не красотки, не такие какие-то:

– Их никто не любит. А у нас поклонники!

Да, мама была большая модница. И Нина Черкасова была модницей. И мама плакала, рыдала, кричала на меня целый день, что я не модница. Много было страданий по этому поводу. Но тогда еще были надежды, потому что я была очень молоденькой, еще все могло быть.

С Надеждой Кошеверовой мы тоже очень дружили. Надежда Николаевна была в другом духе. Она была дама, конечно, но «мужского» типа, умная, ну никак не «дамочка». И она очень любила Фаину Георгиевну. Почему потом разругались они, я не знаю. Там было несколько историй. Во-первых, на моих глазах разругались Гарины с Кошеверовой, вернее, не Гарины с Кошеверовой, а Хеся с Кошеверовой, – привыкайте, что среда искусств это вам не монастырь.