Неизвестная сказка Андерсена

Жить… старая Ягге сказала, что не поддаваться голосам – значит жить. Он и не поддавался, он держался, но тосковал по тому, другому миру. И даже – страшно сказать – порою думал, что зря отказался от него.

Ведь покой. Ведь тишина. И Марена ждет.

Она ждет, он живет кое-как, уже не прежней жизнью, но и не новой. Он бросил море – жена обрадовалась, сестры разразились плачем, испугавшись, что есть станет нечего. Анке тихо улыбалась своим мечтам.

Он продал лодку – теперь плакала и супруга, заламывая руки, громко жалуясь соседкам на то, что теперь всенепременно быть беде, что впереди нищета и голодная смерть… он устроился на верфи, и жена с сестрами уняли рыдания.

Пожалуй, можно было бы сказать, что постепенно все возвращалось на колею пусть не прежнюю, но очень к ней близкую. Были корабли, беспомощные на суше, опутанные лесами, но остро пахнущие морем. Были работа до изнеможения и домашние дрязги, службы в соборе, посиделки в трактире… все шло своим чередом.

Разве что в декабре месяце смыло-таки штормом дом старой Ягге. Но кто станет о том печалиться?

– Прибрало море ведьму, – шептались знающие люди, крестились да зажигали свечи. Больше свечей, больше огня, больше веселья…

И была зима, и весна с ее капризами, дождями и штормовыми ветрами, и лето, и осень свинцовая, и снова зима.

Нежданным чудом сын родился. Младшая из сестер вышла замуж, старшая – ушла в монахини. А в месяце апреле море сделало Ниссе подарок.

Человек лежал на берегу у самой кромки воды так, что набегающие волны щекотали пятки, точно приноравливались, как бы половчей ухватиться. И ухватились бы, да Ниссе не позволил. Взявшись за тонкие, вялые руки – кожа белая и мокрая, холодная, как у лягушки, – поволок. Ноги человека оставили две глубокие рытвины на сером песке, в которые устремилась вода.

Шалишь, не догонишь, не возьмешь.

Не его.

Спасенный был молод: узкое лицо с огромным горбатым носом, покрасневшим от холода, острый подбородок, выскобленный бритвою до синевы, и такие же синюшные щеки. Над верхней губой полоска чахлых усиков, на которых белеет морская соль, равно как и на ресницах, и на темных, слипшихся прядками волосах человека.

Спасенный был богат: на туфлях его сверкали драгоценными камнями пряжки, камзол хоть и простого кроя, но из ткани дорогой, которую и едкая морская вода не больно попортила. Внушали уважение и широкий пояс, и шитый золотом кошель на нем, и пустые ножны.

Пожалуй, на сей раз море было милостиво и к юноше, и к Ниссе – очнется спасенный, глядишь, да наградит спасителя.