Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант

В 2003 году с заботами по сооружению памятника А. Аверкину, открытию фестиваля музыки в Коломенском, гастролями в Киеве, Ижевске, Рязани и других городах, она, видимо, про «абордаж» не вспомнила, а в 2005-м меня в юбилей Мордасовой рядом не оказалось.

Теперь, вспомнив о Мордасовой, я отдаю, спустя годы, долг Зыкиной, царствие ей небесное.

Кстати, на вопрос: «Почему вы, Людмила Георгиевна, никогда не пели частушек?» певица отвечала: «Потому, что не умела. Знала, что мне не спеть, как Мордасова или Семенкина, а значит, ничего нового в этом жанре сказать не могла. Частушечницей надо родиться. Жанр этот трудный и сложный. Тут надо обладать особым даром скороговорки, преподнесения куплета с лукавым юморком в расчете на мгновенную веселую реакцию зала. Мне же это было не дано».

Народная артистка СССР М. Мордасова и ее муж, заслуженный артист Российской Федерации И. Руденко, поздравляя певицу с Новым годом или днем рождения, часто подписывались в телеграмме — «Иван да Марья», что Зыкиной всегда импонировало. «На Иванах да Марьях вся страна держится. Побольше бы таких», — говорила.

* * *

В сентябре 1981 года после тяжелой операции по ликвидации раковой опухоли левой почки умер солист оперной труппы Большого театра народный артист СССР лауреат Государственной премии Александр Огнивцев. Зыкина в это время была на гастролях в Ленинграде. Певица, хорошо знавшая Огнивцева, распорядилась, чтобы в день похорон от ее имени на Новодевичье кладбище доставили венок. Вернувшись в столицу к девятому дню после смерти певца, Зыкина позвонила заместителю директора ГАБТа М. К. Давыдову: «Михаил Константинович, добрый день. Зыкина беспокоит. Завтра девятый день смерти Александра Павловича Огнивцева. Яхотела сказать несколько слов о нем, если это возможно… Слышала, что завтра в зале ВТО соберутся его товарищи по сцене…».

Давыдов ответил, что всех собрать на девятый день не удастся, будет отмечаться сороковой день. Зыкина вздохнула с облегчением.

— Написать об Огнивцеве хорошо второпях не получится. Он и сам не любил ничего делать наспех, кое-как. И через несколько дней взялась за перо. Вскоре дает мне два исписанных листа: «Посмотри, что я сотворила». «Огнивцев, — читаю я, — придавал огромное значение роли русской культуры в духовном развитии человечества. Всякий раз при встречах не уставал внушать, что лишь более глубокое освоение опыта предшественников, постижение их „секретов“ раскрытия духовной глубины человека может привести к желаемому результату. Думаю, Александр Павлович так много сумел воспринять от старшего поколения певцов Большого театра именно потому, что сам обладал душевной широтой, воодушевлялся чужим успехом, а не пытался, как это подчас бывает, в самоутешение подвергать сомнению чью-либо славу. Вспоминая Александра Павловича, я вспоминаю и слова нашего замечательного пианиста Генриха Нейгауза об отечественной культуре: „Есть направление — оно родилось в глубочайших пластах русской души и русского народа — направление, ищущее правды в исполнительском искусстве… Под этой правдой следует подразумевать многое: тут и логика — прежде всего, тут и единство воли, гармония, согласованность, подчинение деталей целому, тут и простота и сила, ясность мысли и глубина чувств, и — будем откровенны — настоящая любовь и настоящая страсть“. Мне почему-то кажется, что эти размышления возникли под впечатлением искусства Огнивцева. Все, о чем написал Нейгауз, было присуще певцу в полной мере».

Прочитав зыкинский текст, говорю: «Все это вполне годится, но где же ваши впечатления о его работе над ролями, чем они вас восхитили?»

— Ну а в остальном нормально? — спрашивает.

— Думаю, вполне. Кое-где ошибки, но это поправимо.

Дня через три приносит дополнение к написанному: