Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.

Цветаева могла знать эти стихи еще по публикации в «Русской мысли», № 12 за 1915 год. Сборник «Белая стая» был подарен Цветаевой Ланном (об этом упомянуто в письме Цветаевой к нему от 6-го русского декабря 1920 г.). В письме Али Эфрон к Ахматовой марта 1921 года — строка о «Белой Стае»: «Белую Стаю Марина в одном доме украла и целые три дня ходила счастливая» (VI, 205).

Среди ангелов цветаевской пьесы, таким образом, оказываются и А. С. Пушкин, и Наполеон, и его сын Орлёнок, и поэт А. Блок, и А. Ахматова, и герой земного романа Н. А. Плуцер-Сарна, и подруга С. Парнок, и муж-воин С. Эфрон, и артист Ю. А. Завадский. Можно сказать, пьеса — памятник Любви в разных ее ликах.

Марина Цветаева заново переписывает пьесу с самого начала, вводит ремарки. Приведем примеры того, как шлифовался текст:

Вероника (Аврора):

Здравствуй, радость,
Здравствуй, рай,
Это я!
Ясная заря твоя,
Праздник твой!
Ну скажи мне, как дела?[82]

В беловом тексте речь Авроры значительно короче, будничнее, ближе к разговорной речи:

Здравствуй, ангел!
Это — я. Как дела?
Много — из низу — ковшей?
Вниз — колец?[83]

Символичен в пьесе колодец. Цветаева-поэт пишет стихи, и каждое стихотворение связано с любовью к земному существу и напоминает об Ангеле как идеальном адресате стихов. В воображении поэта живет некий идеальный слушатель, и все «кольца», бросаемые в колодец, не только подарки Ангелу, это символы забвения отгремевших чувств в творчестве. Персонажи пьесы воплощают авторские страсти. Эти страсти идут «на поклон» к Ангелу. Одно из воплощений таких страстей — Монашка. В первоначальном тексте первой картины Цветаева рисует непривлекательный женский образ, в окончательном — Монашка соткана из противоречий, ее ресницы прекрасно-длинны. Она хотела бы любить по-земному, а должна молиться богу. В первоначальной редакции:

Монашка

Мои щеки желты и впалы,
Я проста, как ребенок малый.
Даже _{<пропуск в рукописи>} — боюсь,
Все молюсь, все молюсь, все молюсь[84].

В окончательном тексте (3–8 стихи) длина ресниц уподоблена стрелам, что у Цветаевой является излюбленной метафорой мысли; ресницы соотносятся с любовными стрелами Амура:

Монашка (опускаясь на колени)

Прохожу, опустив глаза.
Мне любить никого нельзя.
А ресницы мои длинны,
— Говорят, что они как стрелы!
Но в том нету моей вины:
Это бог их такими сделал!

Я ресницами не хвалюсь.
Все молюсь, все молюсь, все молюсь.

(Театр, с. 97)

Окончательный вариант интереснее по конфликту между потребным и данным, между природой и назначением. Женская природа борется в Монашке с необходимостью молитвы. Другой персонаж пьесы, Веселая девица, тоже похожа на самого поэта, поскольку еще в утробе матери пела песни. Рождение в мир — освобождение от плена, возможность любви и творчества:

Я <у> матушки в утробе
Песни пела, билась,
Чтоб на волю отпустили.
Родилась — влюби‒илась.

(ЧТ-2)

Рисуя портрет возлюбленного, Веселая девица противопоставляет его каменному Ангелу:

Ты не сердись, — ты чан с <святой> водой,
Ты — каменный, а он ведь был — живой![85]

Последний мотив сохранится и в окончательной редакции, но станет резче:

И чорт с твоей водой, — какой в ней толк!
Какой ты ангел, — каменный ты столб!

(ЧТ-2)

Аврора

Во второй картине Венера произносит слова, которые применимы к самому автору пьесы:

Та — в монастырь, та — законным браком, —
Ну тебя, чертова жизнь, — к собакам!
Эх, уж давно бы легла под снег,
Каб не Венерин мой вечный век!

(Театр, с. 101)