Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

В третьем стихотворении цикла Цветаева говорит о своем почерке, трудном для чтения, но выражающем ее душу. Кому-то могут показаться нескромными цветаевские слова о красоте собственного письма, но каллиграфия в данном контексте метафора красоты и индивидуальности стиля, поэтической мысли: творчество сначала уподоблено труду пахаря, затем творческое поле стола становится образом всей России, голосом которой воспринимает себя поэт:

Которую десятину
Вспахали, версту — прошли,

Покрыли: письмом красивей

Не сыщешь в державе всей!
Не меньше, чем пол-России
Покрыто рукою сей.

(«Стол», № 3)

Сосновый, грошовый, садовый, бильярдный, базарный, железный, наколенный — в эпитетах, которые находит Цветаева для живописания творческого стола, воплощена природность, стихийность, страстность, игровая природа творчества. Стол — мифологема, через которую Цветаева говорит о созидательном смысле своей жизни: стихи растут и на паперти, и у края колодца, и у старой могилы. Рука и тетрадь — вот что вызывает зеленое поле лирического стола и молитву к Богу о лирическом Слове:

даст
Бог! Есть —

Бог! Поэт — устройчивВсё — стол ему, всё — престол!
Но лучше всего, всех стойче —
Ты — мой наколенный стол!

(около 15 июля 1933/ 29–30 октября 1935). («Стол», № 3)

Читая четвертое стихотворение цикла, словно видишь скульптуру семижильного поэта, неотступно бьющегося над стихом:

Стол — на четырех ногах

Упорства. Скорей — скалу

Своротишь! И лоб — к столу
Подстатный, и локоть под —
Чтоб лоб свой держать как свод.

(«Стол», № 4)

В этом видении — громадный стол, равный поэту-великану, ростом с гору или с языческого бога. Стихотворение заканчивается благодарным словом к Творцу, давшему поэту его ремесло, наградившего просторной и вечной вещью — «в размер»:

Спасибо тебе, Столяр,
За доску — во весь мой дар,
За ножки — прочней химер
Нотр-Дама, за вещь в размер.

(«Стол», № 4)

Огромной каменной симфонией назвал Нотр-Дамский собор В. Гюго. Застывшая музыка архитектуры в устах Цветаевой становится фоном музыкилирики, символом того, что ее стихам суждена такая же долгая, прочная жизнь. В Нотр-Даме после Великой французской революции на хорах пылал «факел истины», а на алтаре помещались бюсты Вольтера и Руссо. В этом соборе, памятнике архитектуры 13 века, короновали Наполеона. Предверие Нотр-Дама — географический центрФранции, где сходятся все дороги страны. По словам Э. Золя, Нотр-Дам походил на чудовищного зверя, присевшего на согнутых лапах. Упоминание собора Парижской богоматери, главного собора Франции, приподнимает творческий стол Цветаевой на гигантскую высоту (западный фасад собора имеет высоту 35 метров, башни по бока высотой 69 метров), соотносит Поэзию и Архитектуру, и первенство отдается лирическому самовыражению, бегу мыслей по просторному полю стола. Химеры Нотр-Дама — олицетворение людских пороков дольнего мира, на который Цветаева-поэт взирает сверху, с птичьего полета, откуда виден весь Париж. Этим строкам близки строки любимой пьесы Ростана «Орленок», где, в ответ на вопрос, какой уголок нужен герцогу Рейхштадтскому для прогулок, тот отвечает, что ему нужна вся Европа. Очевидно, концовка стихотворения резюмирует дискуссию между М. Цветаевой и М. Л. Слонимом, который в октябре 1932 года спорил с Мариной Ивановной о первенстве искусств, ставя танец на одну высоту со словом. «<Марк> <Львович> вывел, что я „просто ничего не понимаю в танце“, который, кстати, сравнивает с архитектурой (NB! реймский собор)», — сообщала Цветаева Тесковой в одном из писем[156].