Неизвестность

А Надя, после таких откровений, казнила мужа, за уход из семьи, себя за то, что не смогла удержать его, хотя бы ради сына. Хотя отлично понимала, что не в этом дело. И наличие отца в доме не остановила бы сына от бродяжничества. Откуда у него такая тяга к грязи? Была бы тяга к путешествиям, это ещё понять можно. Куда раньше мальчишки убегали из дома? Мир посмотреть. В голодуху за хлебом, в войну на фронт. А теперь что одно осталось неизведанным – самое низкое, самое грязное дно с отбросами, помойными ямами, крысами? Чистенькому извалять себя в помоях и почувствовать удовлетворение, полноту жизни? Или это подсмотренный пример из телевизора – игры богатых дядек, которые по выходным сидят в переходах, нищенствуют для прикола, для остроты ощущений. А он, сын, почему спускается в эту клоаку. Почему ему не интересно жить.

Но сын скажет ласковое слово, и Надеждино сердце замрёт от любви к нему. Поверит, что убежал он в последний (который раз), самый последний раз. На следующий день отведёт отмытого, обцелованного, напичканного «умом-разумом» в школу и недели не успеет нарадоваться на него, как он опять в бегах. И всё повторяется по кругу.

Пока маленький был, бегал по району. Всё-таки боялся надолго дом и мать бросать, да и вкусненькое любил покушать. Вернётся, домашнее ест, аж уши шевелятся.

Все методы перепробовала Надя. В школе учили: надо и кнутом и пряником. В милиции: глаз, да глаз. Психологи: только любовь и уважение. В церковь водила на исповедь. Даже придумала свой метод – безразличие.

После очередного побега, Надежда сжала сердце в кулак, нервы скрутила в крепкий узел и не бегала, не искала, не просила милицию, как обычно, срочно найти сына.

Железокаменной ходила на работу. По выходным тупо смотрела телевизор, не готовя. Сын вернулся сам. Настороженно оглядел пустующие кастрюли, холодильник. Задумчиво постоял, возле молча сидящей и не обращавшей на него внимания матери, так ничего не сказав ей, ушёл.

– Как дальше жить? – рыдала Надя.

А дальше жить стало ещё сложнее. Подрос – беды прибавилось. Уходить стал надолго и далеко. Да ещё из дому что-то прихватит. Повзрослевший сын и пить стал по-взрослому. Надю постоянно сверлила мысль: что если он совершит, что-то такое, после чего невозможно будет жить? После чего стыдно будет в глаза людские взглянуть? Поэтому когда возвращался, всё делала, для того чтобы дольше его дома удержать. В короткие времена его учёбы, боялась лишним словом обидеть, укорить. Но сын, толком, ни школу, ни ПТУ, переименованное благородно в колледж так и не закончил, одно спасение было для Нади – в Армию забрали.

Это только в кино показывают, как в Армии хорошо перевоспитывают. А может и есть такие воинские части, где из таких как сын Надежды делают настоящих мужчин. Но только вернулся он со службы, и Надя поняла, что все её настоящие мучения только начинаются.

Свою беду Надя старалась скрыть от всех непосвящённых, прятала её в себе. Боялась открыться даже самой близкой подруге, которая жила в другом городе, в надежде, что сын одумается, надоест ему такая скотская жизнь. В письмах к подруге писала то, о чём мечтала: сын работает, её лелеет и уважает, встречается с девушкой. Но горе не скрыть на лице. За последние десять лет пострела Надежда, поседела, осунулась. А душа так и ныла, так и просила облегчить её слезами, выплеснуть горе искренним разговором.

Кому рассказать, с кем поделиться? Кто поймёт душу матери от отчаяния просившей своего сына больше не возвращаться домой. Бывший муж? Так он считал и продолжает так считать, что во всём виновата она. Да, Надежда и не отрицает. Виновата! Виновата, но кто ей объяснит в чём? Как ей надо было поступать? Не любить? Не бегать, не искать его по городским закоулкам и забегаловкам? Не прощать?

Соседские события немного отвлекли Надю от дум о сыне. Она искренне жалела Машу. Ей казалось, что они с соседкой за это время как-то сблизились и Надя сможет открыть Маше свою душу. Но внезапная ярость женщины одним махом уничтожила что-то в Наде. Потом она поняла. В ней пропала жалость. Жалость не к Маше, не к её одинокой судьбе. Ярость соседки всколыхнула её сознание так, что она поняла свою ошибку в отношении с сыном.

– Этого не может быть, но это так. Мне постоянно его жалко, а он привык и пользуется этим. Мать пожалеет, пустит домой, обмоет, накормит, обогреет. Жалко, мне жалко его впустую растраченных лет, мне жалко, его потерянного здоровья. Только ему ничего и никого не жаль. Больше я его не пущу, не накормлю и не позову назад, во имя него самого. Пусть сделает свой окончательный выбор.

Слёзы полились свободным потоком, освобождая от тяжёлого груза душу.

***

Надя стояла на балконе и смотрела вслед уходящему сыну. Стоит только окликнуть, и он с радостью вернётся, виновато улыбаясь сквозь слёзы. Сколько раз так было. Сколько горьких слёз пролито ею, сколько молитв, законных и рождённых суетливым экспромтом, поселилось в отчаявшейся душе. Чем дальше уходил сын, тем больнее ныло сердце. Скорее бы свернул за угол, а то окликну, верну, обниму, прижму …