Неизвестность искусства

В то же время нельзя забыть о символистских истоках в поисках иносказания в монументальных проектах 1920-х и 1930-х гг. (В. Мухина и И. Шадр в России, К. Зале в Латвии, И. Менштрович в Югославии, К. Брынкуш в Румынии и т. д.). Весьма заметно влияние символизма на образно-пластические разработки конца 50-х – 60-х гг. в монументальной живописи и скульптуре. Даже в самом выдающемся памятнике XX в. – монументе О. Цадкина «Разрушенный Роттердам» – поразительный экспрессивный выплеск и сам символический мотив не могли возникнуть без импульсов искусства рубежа XIX–XX вв. Более или менее глубоко понятый, символизм оказался одним из главных компонентов в живописи следующего десятилетия – в 1970-х гг. Обращение к вечным темам в ту пору нередко вызывало в памяти возникшие под знаком символизма построения, цветовые сочетания, да и саму поэтику образов.

Хотя суть рассматриваемой нами проблемы не может быть сведена к охвату всех соответствующих исторических соотнесений, есть несколько схождений и оппозиций, требующих принципиального исследования, как, например, взаимодействие символизма с сюр-и гиперреализмом, многими ракурсами постмодернизма. Все это важно как опровержение мифа о полной изолированности символизма от того, что происходило в искусстве XX в.

Впрочем, все не может быть сведено к сходству и расхождению стилистических ходов. Продолжает, например, интриговать одновременное присутствие в творчестве символистов ощущения кризис-ности и влечения к идеальности. С огромной силой раскрылся в нем драматизм отношений прошлого и настоящего, поэтического восприятия жизни и усиливающегося давления рационализма, приверженности к устоявшимся формам жизни и грозной поступи технического прогресса. Этот конфликтный заряд символизма в ряде аспектов и, в особенности, в переживании гибельных несоответствий между судьбой личности и духовной атмосферой времени, был, как представляется, более сложным и глубоким, чем взрывная импульсность экспрессионизма. Последний в период своего рождения и в последующих модификациях стал самым впечатляющим предчувствием, а позднее трагическим знаком мировых потрясений. На этом фоне символистская печаль, проникновение в тончайшие оттенки переживаний и настроений, лирическое обыгрывание темы предстания вызывало нередко реакцию отторжения. Отнюдь не случайны саркастические заметки по поводу вечно грустящих персонажей символистических драм, стихотворений, живописных портретов. Попытки принадлежащих к этому направлению художников нагрузить мир разбирательством психологических противоречий личности воспринимались как искусственная театрализация жизни. Страдания, которые поэтизировали поэты и художники на рубеже веков, казались наигранными и удивительно далекими от ритмов новой эпохи.

И все же в драматическом плане символизма содержатся многие предвосхищения. С удивительной остротой была поставлена им проблема человеческого неблагополучия, прежде всего, как проблема духовная. Весьма знаменательно, однако, что все это встречалось в искусстве немецких, австрийских, русских художников-символистов с желанием творить идеальные образы. Такой дуализм, резко отличный от доминирования идеального, по-разному, впрочем, понятого, намечает характерный пунктир живописи нашего столетия. П. Пикассо, С. Дали, Р. Магрит, Ж. Руо, создав выразительные олицетворения разрушительных сил и одиночества человека в пустынном, одичавшем мире, одновременно запечатлели в портрете и изображении человеческой фигуры, в восходящих к античности и средневековью символах, в обращении к вечным традиционным для искусства темам по-новому понятое представление об идеале. Перемены и потрясения, предсказанные в конце прошлого и начавшиеся уже в первые десятилетия нового века, слом гуманитарного сознания, возникновение новых парадигм искусства сделали интерес к идеальному особенно обостренным. Символизм положил начало этой ориентации. Хрупкая одухотворенность идеальных образов, которую поэтизировали на рубеже XIX–XX вв., оказалась притягательной для художников ряда последующих поколений.