Неизвестные лики войны

Тихоцкий назвал атаку австро-венгерской лёгкой кавалерии блестящей. Действительно, она продемонстрировала отличную выучку и безоглядную смелость. Лет 20 назад, до изобретения пулемётов и массового распространения магазинных винтовок, эта атака вполне могла увенчаться успехом и не привести воинскую часть к уничтожению…

Это описание позволяет нам представить действия войск, достаточно хладнокровно оценить и проанализировать их. И сделать выводы, словно в шахматной комбинации. Одним словом, посмотреть на ситуацию как бы «снаружи». Из штаба. С высоты птичьего полёта. В кино.

Но для кавалериста, принимающего участие в подобной атаке, ежесекундно находящегося под обстрелом на открытой местности, борющегося со страхом и собственными руками убивающего людей, всё выглядит иначе. Совсем не как на шахматной доске. Ибо он находится «внутри» ситуации.

«Сотня выравнивала подкову построения. Кони мотали головами: жалил слепень; позвякивали уздечки. В полуденной тиши глухо гудел топот первой сотни, проходившей последние дворы деревни.

Подъесаул Полковников на переплясывающем статном коне выскакал перед строй; туго подбирая поводья, продел руку в темляк. Григорий, задерживая дыханье, ждал команды. На левом фланге мягко грохотала первая сотня, разворачиваясь, готовясь.

Подъесаул вырвал из ножен шашку, клинок блёкло сверкнул голубизной.

„Со-о-от-ня-а-а-а-а!“ — Шашка накренилась вправо, влево и упала вперёд, задержавшись в воздухе повыше торчмя поднятых ушей коня. „Рассыпаться лавой и вперёд“, — в уме перевёл Григорий немую команду. „Пики к бою, шашки вон, в атаку марш-марш!“ — обрезал есаул команду и выпустил коня.

Глухо охнула земля, распятая под множеством копыт. Григорий едва успел опустить пику (он попал в первый ряд), как конь, захваченный хлынувшим потоком лошадей, рванулся и понёс, забирая вовсю. Впереди рябил на сером фоне поля подъесаул Полковников. Неудержно летел навстречу чёрный клин пахоты. Первая сотня взвыла трясучим колеблющимся криком, крик перенесло к четвёртой сотне. Лошади в комок сжимали ноги и пластались, кидая назад сажени. Сквозь режущий свист в ушах Григорий услышал хлопки далёких ещё выстрелов. Первая цвинькнула где-то высоко пуля, тягучий свист её забороздил стеклянную хмарь неба. Григорий до боли прижимал к боку горячее древко пики, ладонь потела, словно смазанная слизистой жидкостью. Свист перелетевших пуль заставлял его клонить голову к мокрой шее коня, в ноздри ему бил острый запах конского пота. Как сквозь запотевшие стёкла бинокля, видел бурую гряду окопов, серых людей, бежавших к городу. Пулемёт без передышки стлал над головами казаков веером разбегающийся визг пуль; они рвали впереди и под ногами лошадей ватные хлопья пыли.

В середине грудной клетки Григория словно одубело то, что до атаки суетливо гоняло кровь, он не чувствовал ничего, кроме звона в ушах и боли в пальцах левой ноги.

Выхолощенная страхом мысль путала в голове тяжёлый, застывающий клубок.

Первым упал с коня хорунжий Ляховский. На него наскакал Прохор.

Оглянувшись, Григорий запечатлел в памяти кусочек виденного: конь Прохора, прыгнув через распластанного на земле хорунжего, ощерил зубы и упал, подогнув шею. Прохор слетел с него, выбитый из седла толчком. Резцом, как алмазом на стекле, вырезала память Григория и удержала надолго розовые дёсны Прохорова коня с ощеренными плитами зубов, Прохора, упавшего плашмя, растоптанного копытами скакавшего сзади казака. Григорий не слышал крика, но понял по лицу Прохора, прижатому к земле с перекошенным ртом и вылезшими из орбит телячьими глазами, что крикнул тот нечеловечески-дико. Падали ещё. Казаки падали и кони. Сквозь плёнку слёз, надутых ветром, Григорий глядел перед собой на серую киповень бежавших от окопов австрийцев.

Сотня, рванувшаяся от деревни стройной лавой, рассыпалась, дробясь и ломаясь. Передние, в том числе Григорий, подскакивали к окопам, остальные топотали где-то сзади.

Высокий белобрысый австриец, с надвинутыми на глаза кепи, хмурясь, почти в упор выстрелил в Григория с колена. Огонь свинца опалил щеку. Григорий повёл пикой, натягивая изо всей силы поводья. Удар настолько был силён, что пика, пронзив вскочившего на ноги австрийца, до половины древка вошла в него. Григорий не успел, нанеся удар, выдернуть её и, под тяжестью оседавшего тела, ронял, чувствуя на ней трепет и судороги, видя, как австриец, весь переломившись назад (виднелся лишь острый небритый клин подбородка), перебирает, царапает скрюченными пальцами древко. Разжав пальцы, Григорий въелся занемевшей рукой в эфес шашки.

Австрийцы бежали в улицы предместья. Над серыми сгустками их мундиров дыбились казачьи кони.

Вдоль железной решётки сада, качаясь, обеспамятев, бежал австриец без винтовки, с кепи, зажатым в кулаке.