Неизвестные лики войны

Как можно сравнивать половинки человеческой головы, срезанные осколком снаряда или срубленные железом алебарды? Глаза, выбитые пулей или арбалетной стрелой? Руки, оторванные взрывом или отсечённые палашом?

Ещё один ветеран, А.М. Кривель, в 1945 году ставший свидетелем последствий такого «устаревшего» способа ведения войны, писал:

«Мы знали, что японские военнослужащие — большие мастера ближнего боя. Особо почиталось у них умение владеть холодным оружием. Но знать вообще — одно, а увидеть результаты такой схватки — другое.

Проводя с 10 на 11 августа разведку пути, по которому предстояло двигаться нашему полку, часа в два ночи мы въехали в тёмный туннель железнодорожного переезда. Лошадь захрапела и поднялась на дыбы. Я включил фонарик, и мурашки побежали по спине. В неестественных позах мёртвыми лежали наши пехотинцы. Открытые раны зияли на их телах. Это были совсем молодые парни».

Ещё неизвестно, что страшнее: слышать посвистывание вездесущих пуль или хриплое дыхание бросающегося на тебя врага? Понимать, что именно сейчас всё решится, видеть его яростный выпад с целью убить тебя, и, если повезёт, убить самому. И видеть как убиваешь: в живот, в грудь, в горло… Видеть его глаза, его кровь. Слышать его крик…

Сорокачетырехлетний серб Зоран, воевавший в Боснии во время гражданской войны в Югославии, вспоминал, как убил в бою двух хорватских солдат: «Я выстрелил в упор. До сих пор вижу их лица. Им не было и 20 лет. Я ещё подумал, что они могли бы быть моими сыновьями. Самое трудное на войне — это убивать в упор». Когда Зоран рассказывает об этом, по его щекам текут слёзы.

В моей видеотеке есть уникальные кадры штыкового боя времён Первой мировой войны. На них русская полурота контратаковала наступающую полуроту немцев. Бегом. Со штыками наперевес. На белом снегу чёрные шинели растянулись в цепь. Метрах в ста от зрителя фигурки смешались. И вдруг стали падать, падать, падать один за другим, почти одновременно, как кегли при попадании шара в боулинге. Там стреляли в упор, кололи штыками, резкими, незаметными с такого расстояния движениями били прикладами.

Секунды через три ряды настолько поредели, что стали видны отдельные фигурки, перебегающие от группы к группе. На помощь своим. И группы в то же мгновение таяли.

На это ушла ещё пара секунд.

Никто из немцев не побежал. Бесполезно. Поздно. Из них не удалось уцелеть ни одному. Русских осталось несколько человек. Победа!

Зрелище, завораживающее своей кровавой скоротечностью.

Но если на это страшно даже смотреть, то каково же было солдатам идти в штыки, зная, что выживут единицы?!

Бесстрастная статистика говорит о том, что в древности потери в сражениях были небольшими (В отдельных сражениях потери были огромны; например, в Куликовской битве потери обеих сторон составили более 100 000 человек (Примеч. ред.) в сравнении с позднейшими войнами благодаря холодному оружию, защите доспехов и низкой манёвренности. И, значит, война якобы была не такой страшной.

Но страх для солдата определяется не количеством убитых, а возможностью оказаться среди них. Иначе огромные армии при ничтожных потерях не обращались бы в бегство.

Командующий, конечно, имеет какую-то информацию о действиях врага, размерах потерь и наличия резервов. Он может планировать удары и контрудары, сохраняя при этом относительное хладнокровие. Но двум десяткам арбалетчиков, засевшим за плетнём деревенской ограды и потерявшим одного убитым и троих ранеными, кажется, что вражеское войско обрушивается всеми силами именно на них. И что им при этом никак не уцелеть.

Кровопролитие возросло с совершенствованием огнестрельного оружия. По замечанию маршала Таванна: «Прежде сражались 3–4 часа и на 500 человек не было и 10 убитых. Теперь за час всё кончается!»

«Всего десять убитых?! Ха-ха, вот это была война!» — думал я раньше. Но потом призадумался. При таком соотношении, например, десятитысячное войско теряло в бою 200 человек. А кроме убитых были ещё раненые. У одного сотрясение мозга после удара мечом по шлему, другому срубили пальцы, третьему выбили глаз, у четвёртого под ключицей застряла стрела, пятого сбили с коня и он переломал ноги. Много их, окровавленных и увечных сползалось после боя на свет бивачных костров, оглашая поле стонами. Многие потом умирали от полученных ран. На 200 убитых приходилось 300–400 раненых (Процент раненых у победителей (до применения огнестрельного оружия) был значительно выше. На 1 убитого приходилось до 10 и более раненых. У побеждённых, как правило, раненых (их не подбирали) почти не было (Примеч. ред.). А это означает, что потери были равны 5–6 %.