Неизвестные лики войны

И хотя условия содержания там были несколько лучше, но на самом деле это было лишь продолжением пытки. Обезумевшие от ежедневных казней солдаты вымещали свои психические отклонения на безмолвных, иноязычных узницах. И не было обычных для таких заведений вышибал и «мамок», готовых вступиться за истязаемую женщину. Такие публичные дома превращались в полигоны для всевозможных пороков, извращений и проявления комплексов.

Методами контрацепции не пользовались, как в борделях с обслуживающим персоналом из немок. Заключённые были дешёвым материалом. «При обнаружении беременности женщины немедленно уничтожались». Их заменяли новыми.

Один из самых страшных борделей был при женском концентрационном лагере Равенсбрюк. Средний «срок службы» составлял три недели. Считалось, что за это время женщина ни заболеть, ни забеременеть не успеет. А потом — газовая камера. За четыре года существования Равенсбрюка таким образом было умерщвлено более 4 тысяч женщин.

Закончить эту главу я бы хотел цитатой из книги Э. Ремарка «Искра жизни».

«— Нам нельзя думать о прошлом, Рут, — сказал он с лёгким налётом нетерпения в голосе. — Иначе как мы тогда вообще сможем жить?

— Я и не думаю о прошлом.

— Что же ты тогда плачешь?

Рут Холланд кулачками отёрла с глаз слёзы.

— Хочешь знать, почему меня не отправили в газовую камеру? — спросила вдруг она.

Бухер смутно почувствовал, что сейчас откроется такое, о чём ему лучше бы не знать вовсе.

— Ты не обязана мне об этом говорить, — сказал он поспешно. — Но можешь и сказать, если хочешь. Всё равно это ничего не меняет.

— Это кое-что меняет. Мне было семнадцать. И я тогда ещё не была такая страшная, как сейчас. Именно поэтому меня и оставили в живых.

— Да, — сказал Бухер, всё ещё ничего не понимая.

Он посмотрел на неё. Впервые он вдруг заметил, что глаза у неё серые и какие-то очень чистые, прозрачные. Прежде он никогда такого взгляда не видал у неё.

— Ты не понимаешь, что это значит? — спросила она.

— Нет.

— Меня оставили в живых, потому что им были нужны женщины. Молодые женщины для солдатни. И для украинцев тоже, которые вместе с немцами сражались. Теперь понял?

Бухер сидел, словно оглушённый. Рут не сводила с него глаз.

— И они с тобой это делали? — спросил он наконец. Он не смотрел на неё.

— Да. Они со мной это делали. — Она больше не плакала.

— Это неправда.

— Это правда.

Я не о том. Я о том, что ты же этого не хотела.

Из горла у неё исторгся горький смешок.

— Тут нет разницы.

Теперь Бухер поднял на неё глаза. Казалось, в лице её погасло всякое выражение, но именно поэтому оно превратилось в такую маску боли, что он внезапно почувствовал и понял то, что прежде только услышал: она сказала правду. И он почувствовал, правда эта когтями раздирает ему нутро, но он пока что не хотел её признавать, в эту первую секунду он хотел лишь одного: чтобы в этом лице не было такой муки.

— Это неправда, — сказал он. — Ты этого не хотела. Тебя там не было. Ты этого не делала.

Её взгляд вернулся из пустоты.

— Это правда. И этого нельзя забыть.

— Никому из нас не дано знать, что можно забыть, а что нельзя. Мы многое должны забыть. И многим…»

На мой взгляд, это лучший ответ на вопрос, нужен ли памятник изнасилованным женщинам.

Глава 6 Женщины на войне

…Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдёт…

А. Некрасов

«Женщины, вступавшие в беседы с солдатами, неожиданно открывали по ним стрельбу или бросали в них гранаты».

У войны много лиц, и одно из них — женское. Только лицо это суровое, изборождённое морщинами, с тёмными пятнами и зло нахмуренными бровями, с обмётанными лихорадкой, потрескавшимися губами, изуродованное солдатской стрижкой. Некрасивое лицо. Страшное.

Когда я слышу слово «женщина», то представляю смеющуюся девушку в летнем платье, слышу стук каблучков и нежный мелодичный голос, вижу искрящиеся жизнью женские глаза. В этих глазах очень много жизни и — главная тайна — способность давать жизнь.

Казалось бы, что женщине делать в грязи войны, в грязи атмосферы убийства, тяжёлого физического труда, немыслимых психологических нагрузок, в атмосфере смерти?

Рыть окопы, ползать в грязи, стрелять и убивать? Или подносить трёхпудовые бомбы к мортирам? Или, задыхаясь в доспехах, рубиться тяжёлым мечом со здоровенными латниками?

Или ковыряться в раненых, по локоть в крови, среди стонов, проклятий и десятиэтажной матерщины? Каково худенькой девчонке вытаскивать под обстрелом с поля раненого бойца, весящего под центнер, да ещё волочь при этом на себе его винтовку!

Или стирать завшивленное солдатское бельё.

Женщины не должно быть на войне. Хотя бы ради того, чтобы не превращаться из ЖЕНЩИНЫ в товарища по оружию, в медсанбатовскую «сестричку», в Родину-мать. Чтобы оставаться привлекательной, мягкой и желанной, чтобы сохранять свою хрупкость и слабость. Свою женственность.