Неизвестные лица

Кусков в течение последних пятнадцати лет, скрываясь под новым именем и личиной фотографа, вел себя тихо. Средства, приобретенные в период прошлой деятельности, позволяли широко пользоваться благами жизни. Если бы не Моршанский, напоминавший о прошлом и угрожавший его настоящему, Кусков по-прежнему жил бы спокойно. Только угроза, нависшая над ним, заставила его вновь развить активность. Свою счастливую звезду Кусков видел в том, что никогда не позволял себе посвящать в свои тайны женщин. Это, только это, полагал он, не погубило его: к пятидесяти годам Кусков так и оставался одиноким. Он недостаточно хорошо разбирался в психологии женщин, не всегда мог отличить в их словах правду от лжи. И теперь, вынужденный разговаривать с Анной Александровной, он не верил ее словам. Убежден был только в одном: если нужно будет, не задумается, убьет ее. Все же то, что она говорила, как-то успокаивало его. Обнаружив, что она следит за ним, он сразу подумал, что это делается по заданию Орлова. Схватить ее было рискованно, однако он все же пошел на это, так как другого выхода не было. И теперь, горя желанием узнать все до конца, Кусков спросил:

— Твой муж оставлял что-нибудь для своего брата?.. Ну, письмо там какое или записки, как это водится у писателей.

— Оставлял, — ответила Анна Александровна.

— Ты передала?

— Чего же я передам? Я потеряла пакет…

— Как так потеряла?

— Очень просто. Положила в стол, а потом столько лет прошло…

— Может, украли?

— Кто мог украсть?.. Разве только Моршанский…

— Зачем ему?

— Откуда я знаю… Человек был темный, вроде вас…

Кусков усмехнулся.

— А когда полковник приехал, ты ему рассказала об этом?

— Что я — дура? Мало с меня неприятностей!

— А что было в письме?

— Меня это не интересовало…

Ее ответы окончательно сбили с толку Кускова. Он стал несколько по-иному смотреть на эту женщину, которая, хотя и имела жалкий вид, все еще была красива. У него шевельнулось даже нечто похожее на сожаление.

— Ну, а что бы ты сделала, если бы проследила за мной и узнала мое имя? — подступил к ней Кусков.

Анна Александровна прижалась к стене — было больно ее лопаткам. Тем же тоном ответила:

— Не знаю. Может быть, возобновила бы знакомство с вами… Вообще вы в моем духе, и тогда, в молодости, понравились… Но мне помешали…

Кусков крякнул и отступил на шаг. Он был поражен услышанным. Но все с той же грубостью сказал:

— Смотри, я все проверю. Чуть что — тебе несдобровать!

— Выпустите меня, — взмолилась она. — Я никому ничего не буду говорить!

Кусков молча направился к двери.

— Слушайте вы, Питерский, или как вас там? Если вы намерены держать меня в этой проклятой дыре, то не гасите хотя бы свет и принесите какой-нибудь мешок или тряпку. Не могу же я сидеть на камнях!

Кусков оглянулся, мрачно посмотрел на нее и ушел. Опять надрывно завизжали петли на двери, прогромыхал засов, и некоторое время слышны были удаляющиеся шаги.

Когда все стихло, Анна Александровна свалилась на пол и забилась в беззвучных рыданиях. Так прошло несколько минут. Лампочка продолжала светить.

Вскоре дверь открылась, и вошел Кусков. В руках у него был чем-то набитый мешок, графин с водой и хлеб. Все это он отдал ей и, не сказав ни слова, удалился.

Был вечер. Чуев сидел в своей комнате у стола и рассматривал старинные журналы по фотографии, которые обнаружил в чулане под различным хламом.

«Много же лет не притрагивалась рука человека к пожелтевшим страницам», — подумал Чуев, увидев на полях одного из журналов карандашные пометки, сделанные рукой брата. Он заинтересовался ими, а затем занялся чтением статьи о длиннофокусных объективах, к которой относились заметки на полях.

Раздался звонок. Чуев вышел в прихожую и, открыв дверь, к удивлению своему увидел Чупырина в сопровождении улыбающегося старика. Чуев немного знал Чупырина, считал его пустомелей и фотолюбителем-пижоном, который для форса таскается с дорогим фотоаппаратом и не может сделать путного снимка.

— Вот, Тарас Максимович, — представил Чупырин, — знакомьтесь. Тоже любитель фотоискусства — Евлампий Гаврилович…

Чуев пожал протянутую руку и провел незваных гостей в комнату. Он усадил их на диван и, посмотрев на старика, спросил:

— Вы, кажется, работаете в газетном киоске у драматического театра?

— Совершенно правильно, совершенно точно, — залепетал Бочкин. — Тружусь по мере сил на ниве распространения просветительных идей! В наше энергичное время стыдно находиться в состоянии покоя…

— Евлампий Гаврилович, — подал свой голос Чупырин, — как и вы, Тарас Максимович, деятельный человек и многих молодых заткнет за пояс…

— Уважаемый Тарас Максимович, — продолжал Бочкин, — я очень рад знакомству с вами. Я давно стремился к этому, ибо всегда с восторгом рассматриваю ваши фотографические работы. Имя ваше пользуется заслуженной известностью…

— Ну что вы! — прервал восторженные излияния Бочкина Чуев.

— Что хорошо, то хорошо, Тарас Максимович, заметил Бочкин.

— Чем я обязан? — спросил Чуев Бочкина и вопросительно взглянул на Чупырина.