Когда я приступил к установлению англо-аргентинских отношений, в дверь отрывисто постучали. Стучавший был весьма настойчив, так что девушке пришлось спрятаться в ванной, а я неохотно открыл дверь. Несмотря на все мои протесты, портье утверждал, что у меня в комнате девушка. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы зайти настолько далеко, так что легко сдаваться я не собирался; к тому же в стране пампасов доступные женщины встречались совсем не в изобилии, а мои «пампасы» требовали ухода. Портье, игнорируя меня, крикнул что-то по-испански. Затем крикнул еще раз, уже настойчивее, и девушка все же вышла из ванной и, подойдя к двери, открыла сумочку и протянула портье свой паспорт. Я начал нервничать – а кто не занервничает, когда люди рядом говорят на повышенных тонах на языке, которого ты не понимаешь, да еще и в стране под властью военной хунты!
Портье, как оказалось, всего лишь с фанатичным усердием требовал соблюдения правил гостиницы: всех гостей нужно обязательно регистрировать, причем с предъявлением паспорта. Я подписал какую-то форму (я был готов подписать что угодно, лишь бы избавиться от него и приступить к делу) – она оказалась договором на выплату дополнительных песо за то, что в номере поселились два человека! Я оставил эту бумажную работу нашему импресарио сеньору Капальбо. Мы на следующий день уезжали из города.
Обрадовавшись, что тайная полиция все-таки не вырвет мне ногти и не устроит сеанс электротерапии, я расслабился. Не менее радостным оказался и тот факт, что никакой местный филиал Ватикана не пришлет за мной «испанскую инквизицию» из-за моих отношений с девушкой-католичкой, которая, как я заметил, не носила ни крестика, ни четок. На колени она опустилась отнюдь не для молитвы, а имя Божие произнес я – причем по-английски.
Я знал по-испански лишь несколько слов и коротких фраз, с помощью которых мог заказать выпивку или завтрак, найти ближайший туалет или похвалить классного футболиста – центрального полузащитника.«Маргарита» – крепкий латиноамериканский коктейль. Моя Маргарита оказалась весьма крутой, как и ее подружка Кристина, которую подцепил другой техник. Мы даже решили, что они поплакали немного после того, как следующим утром мы уехали из Буэнос-Айреса.
«Не плачьте по нам, Марг и Тина». Бум-бум!
Другие города
Следующая остановка в Аргентине – Мар-дель-Плата, курорт на побережье, своей элегантностью и старой европейской архитектурой напоминавший Брайтон на латиноамериканский лад. Наша гостиница «Провинсиаль» располагалась на берегу моря; она была похожа на пышные гостиницы 30-х годов – широкие лестницы в стиле ар-деко вели на второй этаж, где на круглом паркетном танцполе играл струнный квартет. Люди сидели за небольшими столами под стеклянным куполом крыши, попивая чай и кофе. Очень похоже на довоенный Берлин, очень уютно. В местном телефонном списке обнаружилась куча «Шмидтов» и «фонов».
К этому времени мы уже привыкли к новым условиям работы и к неопытным местным бригадам, состоявшим в основном из молодых ребят, которые помогали нам выгружать и переносить аппаратуру. После концерта они не приходили по двум причинам – во-первых, им не заплатили, как обещали; во-вторых, некоторые из них работали только для того, чтобы посмотреть концерт на халяву.
Как только Queen уходила со сцены, они тоже уходили.
Примечание в гастрольном расписании: «Членам технической команды, желающим сбросить вес, рекомендуется употребление местной питьевой воды».
Мы жили в постоянном страхе, не зная, когда нас одолеет приступ диареи. В раздевалке стадиона кое-кто не успел добежать до туалета; происшествие стало известно как «Всплеск в Мар-дель-Плате».
Затем мы выступили в Росарио, где после концерта любопытная публика не торопилась расходиться, невинно интересуясь, чем мы занимаемся на сцене (мы в это время начали разбирать аппаратуру). Военная полиция выстроилась в шеренгу шириной во все футбольное поле и, держа на поводках рычащих немецких овчарок, двинулась на толпу. После этого зрители все же ушли, быстро и весьма организованно.
Шел 1981 год, война за Фолклендские острова началась лишь год спустя. После концерта в Росарио я обменял у молодого солдата бейсболку с надписью «I love New York», которую бросили на сцену во время американского турне, на зеленую армейскую кепку с медными знаками отличия. Он охранял нас, пока мы грузили аппаратуру в кузов грузовика, и мы поменялись головными уборами, распив бутылку кока-колы. Внутри кепки синей ручкой были написаны имя и адрес парня. Я вспомнил его на следующий год и с тех пор иногда о нем думаю. Где он был, когда началась война? Выжил ли он? Если да, то что сейчас думает о британцах?
Вверх по Амазонке – без весла