Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты

Описание Вандерхузе после обнаружения погибшего корабля («…более чем когда-либо похожий на пожилого верблюда. <…> Голова его задралась, нижняя челюсть выдвинулась…») в рукописи расширено: «…тяжелые веки совершенно наползли на глаза». А после реплики Стася («Никогда мне эта планета не нравилась») Вандерхузе говорит: «И Дику тоже. Но ведь планета здесь, пожалуй, ни при чем. А? Как ты полагаешь?» А вот реакция Дика на эту находку в черновике, пожалуй, была даже более эмоциональной, чем в окончательном варианте реакция Майки: «А я плакал там, понимаешь? — сказал Дик. — Плакал! И сейчас мне плакать хочется, только я не могу… Ты бы, конечно, не заплакал бы, нет, куда там! Ты бы только зубы стискивал и все такое…»[19] После этого Стась идет на кухню готовить обед и думает, что нужно дополнить меню еще чем-то: «…но на всякий случай ввел в общую часть меню несколько стаканов вина. Вдруг кто-нибудь захочет подкрепить свои душевные силы. Я, например, был бы не прочь, но первым никогда бы не решился подкрепляться».

Когда Комов предлагает Вандерхузе провести дополнительное обследование погибшего корабля вдвоем, Вандерхузе, кроме сообщения, что комиссия должна состоять как минимум из трех человек, добавляет: «…я сейчас не могу оставить Дика», и во время обсуждения проблемы с Комовым обещает: «Ничего, к завтрашнему утру я поставлю Дика на ноги, мы отправимся туда все втроем и проведем там столько времени, сколько понадобится для самого подробного отчета…» Об отчете Комов замечает: «В конце концов, все равно это материал для Исторического отдела…»

Крики умирающей женщины, которые воспроизводит Малыш еще до своего знакомства с прилетевшей экспедицией, в первом варианте отличались от окончательных. Если в окончательном варианте было: «Шура… — простонал совсем рядом хриплый женский голос — Где ты, Шура… Больно… <…> Что случилось? Где ты? Я ничего не вижу, Шура… — хрипела женщина, корчась от невыносимой боли. — Здесь кто-то есть… Да отзовись и Шура! Больно как! Помоги мне, я ничего не вижу…», то вначале это звучало так: «Спасите его, — простонал где-то совсем ряд хриплый женский голос. <…> Спасите его! Все что угодно, только спасите его! — хрипела женщина, корчась от невыносим боли. — Спасите! Он хороший, он добрый! Вы не пожалеете!»