Привет Адке.
Приветы от Ленки.
Уважаемый Генрих Саулович!
Простите, что опять так задержали ответ. Много времени отнимает грустное удивление по поводу внезапных и странных атак со стороны «Москвы» и «Молодого коммуниста». Вот так сидишь и оглядываешься: кто еще захочет развлечься? А оправдываться и отмежевываться противно. Впрочем, это к слову.
О кредо. Вы пишете: «Человек имеет право писать только в том случае, когда у него в сердце стучит пепел Клааса». Возразить против этого трудно. И незачем возражать. Всё правильно. Тем не менее, согласитесь, формулировка эта слишком смутная и расплывчатая, чтобы ее можно было применить на практике. Всегда можно спросить: какой пепел? какого Клааса? Рабочего клааса? А может быть, клааса капиталистов? Что делать, если он стучит, а мы не слышим? Или стучит не так, как хотелось бы? И кто признается, что у него не стучит? И как быть с теми, у кого вроде бы и вообще ничего не стучит, а пишет интересно? Все-таки в такой форме это кредо хорошо как руководство к действию для себя лично, так сказать, интимное кредо. Но пытаться договориться на такой основе с другими товарищами, по-нашему, невозможно. Получилась бы, наверное, одна болтовня: всякий бы кричал, что у него стучит, и не желал бы слушать возражений, и наверняка обижался бы (и, как правило, основательно) на возражения.[119]
Видимо, очень трудно сформулировать свое кредо достаточно общо и в то же время достаточно конкретно. Бог с ним, с кредо. Хотелось бы возразить Вам по поводу еще двух вопросов: о методах борьбы и о журнале.
С точки зрения любого квалифицированного читателя вся опубликованная литература (мы всюду имеем в виду художественную) распределена по гауссиане. Эти гауссианы различны для Вас, для нас, для А. и для Я., и для ученика 10-го класса Петра Сидорова, читающего запоем и предпочитающего Хемингуэя Л. Толстому и Ефремова Мориаку. Если взять самых квалифицированных и просуммировать их гауссианы, то получится, очевидно, некая новая гауссиана, характеризующая отношение культурных людей эпохи к литературе. Преобразование этой кривой от Гомера до наших дней — проблема интереснейшая, но, к сожалению, пока неразрешимая. Да и не об этом речь. Для нас важно, что гауссиана существовала всегда, во все времена, при хорошей и при плохой критике, при Александре Освободителе и Николае Кровавом,[120]
и так до наших дней. И всегда левую часть этой гауссианы (шаблон, безвкусица, пошлятина) терзали и рвали в клочья, и ничего ей не делалось. Другое дело — правая часть. Она поставляла идеи, новые формы, новые стили, переоценивала ценности и выворачивала наизнанку привычные представления. Она двигала литературу вперед, подавала пример и создавала последователей. Плохая литература никогда не мешала хорошей. И, естественно, никогда не помогала. Они слишком далеки друг от друга. Вы хотите одним ударом обрубить всю левую часть гауссианы. Совершенно очевидно, что это невозможно. Также невозможно, как отрубить один полюс магнита от другого. Для этого придется обрубить левую часть гауссианы распределения редакторов по вкусам, левую часть распределения читателей по вкусам. И вообще много придется рубить. Слишком много. И стоит ли? Давайте все-таки лучше стремиться сильнее писать, пропагандировать самое хорошее (это тоже надо уметь — мы, например, не умеем), помогать молодежи. Короче говоря, давайте лучше пробовать сдвинуть вправо всю гауссиану.Между прочим, Вы нас неверно поняли. Должно быть, мы неточно выразились. Когда мы говорили о том, что хорошая литература вырастает из средней, мы просто имели в виду, что подавляющее большинство хороших писателей начинало с серятины. Ранний Толстой А. — не блеск, как и ранний Горький, ранний Беляев и прочее. Именно поэтому представляется страшным и опасным преграждать путь молодому автору, даже если он начинает не блестяще.