Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

Игнорирование штабом Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича правительства страны (Совета министров) говорит о том, что зарвавшиеся в репрессивной политике «стратеги» штаба Ставки перешли уже те границы, где кончаются собственно военные полномочия и начинаются общегосударственные проблемы. Энергия воинствующей бездарности обратилась против своих же людей, теперь уже рассматриваемых в качестве резерва противника, как то подмечено С. Г. Нелиповичем. Только кто же прежде прочих виновен в том, что враг победоносно продвигался по российской земле и население оставляемой неприятелю территории перестало быть собственным резервом? Разве не Ставка прежде всех прочих, несет ответственность за неудачный ход войны? Однако Верховный главнокомандующий спешил возложить ответственность и издержки на других. Об обвинении военного министра в результате грубо состряпанной шпиономании уже говорилось.

Как ни странно, но популярность великого князя Николая Николаевича в армии и стране оставалась на высоте — значит, свое дело Ставка сделала. Ее деятелям удалось остаться в стороне от вины за поражения, и только по прошествии времени стало возможно отделить зерна от плевел. Поэтому как справедливо говорится ученым, «применительно к западным окраинам Российской империи можно говорить о попытках Ставки проводить свою собственную национальную политику. Стремление к укреплению тыла армии, борьба со шпионажем на прифронтовых территориях и, наконец, тактика „выжженной земли“, которой военные пытались следовать во время отступления русских войск в 1915 году, имели своим следствием, с одной стороны, массовые высылки в глубь России представителей различных национальностей, аресты и практику взятия заложников». [432]

Именно в те дни один из кадровых офицеров-фронтовиков, описывая в письмах домой грабежи, мародерство, изнасилования, разрушение деревень, все те негативные явления, что вообще свойственны отступающей армии по территории, не считающей эту территорию «своей», писал: «Я хотел бы мира, сейчас же, пока не поздно получить его на почетных условиях». [433]Верховное Главнокомандование, искусственно организовавшее беженство по образцу 1812 года, как будто бы забыло, что на дворе двадцатый век, и что за сто лет многое изменилось. Великий князь Николай Николаевич и его сотрудники как будто бы запамятовали, что в Отечественной войне 1812 года народный порыв не организовывался «сверху», что «дубина народной войны», по выражению Л. Н. Толстого, поднялась стихийно, как ответ на действия оккупантов в захваченных районах.

И, наконец, самое главное, никто в Ставке не подумал, что переселяемые внутрь империи люди — в основном, не русские по своей национальной принадлежности. И количество этих людей отнюдь не было малым. Да, в процентном отношении евреи составляли всего 4,5 % населения Российской империи на 1913 год. Но если сравнить, то поляки составляли 6 %, белорусы — 5 %, татары — 3 %, казахи и киргизы — 3,7 %. Таким образом, сравнительно с другими многочисленными народами России, не считая русских (48 %) и украинцев (19,5 %), количество евреев было немалым. Зачем и во имя чего страна насыщалась русофобски настроенным элементом?

При всем том такой элемент являлся еще и озлобленным на Россию, так как в ходе эвакуации потерял все имущество, а зачастую и членов семьи. Во внутренние губернии выселялись австрийские евреи, что уже ни в какие ворота не лезло. Зачем внутри России были нужны австрийские евреи — не проще ли и не безопаснее ли для России было бы оставить их австрийцам? Кто же виновен тогда в революции и ее дальнейшей эскалации, когда черносотенцы выделяли ведущую роль еврейского элемента в русской революции? Справедливо, что «великий князь своими действиями фактически разрушил черту оседлости, перенеся весь горючий революционный элемент в глубины Российской империи…». [434]Как можно было до предела усугублять положение и без того неполноправной части населения?

Национальная имперская политика России еще раз подтвердила свою нежизнеспособность в эпоху пробудившегося в общепланетарном масштабе национализма как фундаментального основания жизнедеятельности народов и государств. Переселение в глубь страны этих масс только подрывало производительные силы страны, так как люди нисколько не ощущали в себе желания работать на победу государства, которое, напрасно сорвав их с родных мест, разом лишило их всего. Огромная часть беженцев отходила на восток только потому, что их деревни сжигались отступавшими войсками по приказам высших штабов. Беженцев требовалось кормить, не рассчитывая на их труд. Так, экономический отдел Земгора в своей докладной записке осени 1915 года отметил, что наряду с прочими продовольственными трудностями «текущий год несет с собой заботы о населении, покидающем занятые неприятелем местности. Прокормление громадной волны бездомных людей, несомненно, потребует заготовки многих миллионов пудов хлеба», к чему прибавляется недород урожая 1914 года в ряде местностей. [435]