Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

Н. Н. Головин приводит несколько иные цифры, показывающие, что кровавые потери у всех категорий были больше, нежели пленными, но соотношение в целом такое же. Обратим внимание, что более пятидесяти процентов пленных из числа общих потерь дают такие категории, как пехота и ополчение (та же пехота, но гораздо менее боеспособная). Большой процент пленных в артиллерии объясняется тем, что она сдавалась вместе с пехотой, так как без пехотного прикрытия артиллерия практически бессильна перед неприятельской фланговой атакой. А бросить орудия и разбежаться в надежде на удачу нельзя, так как следует прикрывать отбивающуюся пехоту. Категории стрелков и гренадеров — с начала 1915 года эти соединения стали комплектоваться точно такими же маршевыми ротами, что и вся пехота, а потому присущая в начале войны некоторая «элитарность» быстро сошла на нет. И минимум дают категории гвардии (вспомним знаменитое изречение генерала Камбронна под Ватерлоо: «Гвардия умирает, но не сдается!») и казачество. Казаков в начале войны вообще почти не брали в плен, да они и не сдавались. Поведение казаков, воинского социального слоя Российской империи, особенность только нашего Отечества, в плену характеризует казачий генерал: «Особенно много бежало казаков. Надо и то сказать, что с казаками в плену обращались строго. В австро-германской армии было убеждение, что казаки не дают пощады врагу, что они не берут пленных, и потому в лагерях мстили казакам. И еще одно. В казачьих частях плен, по традиции, считался не несчастьем, а позором, и потому даже раненые казаки старались убежать, чтобы смыть с себя позор плена».[25]

Со второй половины 1915 года русская Действующая армия стала комплектоваться почти одними крестьянами, так как рабочие и горожане отправлялись либо в оборонную промышленность (городское население России в годы войны выросло с 15 % в 1913 году до почти 20 %), либо в вольноопределяющиеся и школы прапорщиков. Более девяноста процентов вооруженных сил и почти вся пехота (за исключением, разумеется, офицеров) — это крестьяне, с присущими данному социальному классу психологическими категориями поведения и восприятием мира. Справедлив вывод исследователя о том, что «типичным российским военнопленным являлся, в основном, неграмотный или малограмотный крестьянин 25–39 лет, честно исполнивший свой долг перед Родиной».[26]

Важно замечание о том, что солдаты «честно исполнили свой долг перед Родиной». И факт добровольной сдачи в плен вовсе не противоречит этому, как бы парадоксально это ни показалось на первый взгляд. Бесспорно, что основная масса населения воевать не желала, и это естественно, так как нынешние враги до войны таковыми не обозначались. Немцы в качестве врага — это был «сюрприз» для большинства русской нации.

Крестьянство, составлявшее львиную долю вооруженных сил, надеялось на скорое окончание войны, чтобы по ее окончании вновь вернуться к мирному созидательному труду. И точно так же, как и дезертирство начала войны, о чем говорится во 2-й части нашей работы, внешне добровольная сдача в плен в кампании 1914 года была событием не «протестным», как абсолютно верно говорит А. А. Мальков о 1915 годе, а «вынужденным».

Тогда пленение воспринималось, скорее, как несчастье, ведь в частях в большом количестве находились кадровые солдаты и командиры, ведшие соответствующую разъяснительную работу. Такие настроения, со слов фронтовиков, прекрасно описаны в дневнике выдающимся русским писателем: «Можно ли в плен сдаваться? — нельзя, телу своему не хозяин… Страх о плене, легенда о замученных, зрелище их унижения, все это создает представление, обратное тыловому, что в плен сдаться страшнее смерти, сдаться — жизнь с защемленным сердцем».[27] Но и то сказать, резервисты первого года войны — это люди, в свое время служившие в армии.

Именно подобное мнение и побуждало солдат драться даже в безнадежной ситуации, все-таки надеясь на счастливый исход. Характерным примером является окружение четырех неполных дивизий (по численности — как две полнокровные) русского 20-го армейского корпуса ген. П. И. Булгакова в Августовских лесах после поражения 10-й армии ген. Ф. В. Сиверса в Августовской оборонительной операции января 1915 года. Остатки и без того крепко потрепанного отходом по Восточной Пруссии русского корпуса, окруженного семью пехотными и двумя кавалерийскими дивизиями немцев, сопротивлялись в «котле» восемь дней. Очевидно, что в плен они сдались не только ввиду отсутствия помощи, но и потому, что в заснеженном лесу у людей не осталось продовольствия.

В плен к немцам здесь попали около тридцати тысяч солдат и офицеров (многие — ранеными) и одиннадцать генералов. Но кто в данном случае может упрекнуть их? Восьмидневная оборона, перемежавшаяся контратаками и непрестанными попытками пробиться к своим под ударами тяжелых гаубиц врага. В числе людей, вышедших из окружения после многодневного скитания по лесам, были не только двенадцать офицеров, но и шестнадцать солдат — тех самых, что желали драться.