Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

От обвинений в предательстве некоторых высших генералов — ясно, только шаг к обвинениям против всего режима и, наконец, лично царя. А это последнее — уже революция, тщательно готовившаяся буржуазной оппозицией посредством государственного переворота. Каждая неудача интерпретировалась как результат «измены». Обвинение в «измене» одного военного бросало тень на всю систему, чем немедленно пользовалась рвавшаяся к полноте государственной власти либерально-буржуазная оппозиция, разжигавшая страсти «охоты на ведьм» и требовавшая наказания для широкого круга военных деятелей. Например, после падения сильнейших русских крепостей в Польше, Новогеоргиевска и Ковно, М. М. Пришвин записывал 5 августа 1915 года: «И Бог с ней, с Ковной, и даже Петербургом — только бы не такое заседание Думы! Легенда о внутреннем немце… Сначала он был на фронте, потом в людях с немецкими фамилиями, потом в купцах и, наконец, говорят, ты думал, внутренний немец на стороне, а он с тобой за одним столом сидит, одной ложкой ест. После этого немец должен выйти наружу».[367] Под «наружным немцем» оппозиция, разумеется, подразумевала правящий режим.

Подхватив обвинения отдельных военных деятелей в «измене», оппозиционеры уже на всю страну могли обвинять вышестоящих руководителей в подготовке сепаратного мира, и сделать фактически ничего было нельзя, ведь развязала эту деятельность Ставка. Рассуждения были логичны: предательская власть дает предателей на фронте, которых надо лишь своевременно выявить и разоблачить. Конечной целью предательская власть, естественно, ставит поражение в войне — как же иначе? И чем хуже на фронте, тем лучше для оппозиции, наживавшейся на войне, но помимо того еще и рвавшейся к высшей власти, чтобы самостоятельно делить пирог государственного бюджета, а не по соглашению с монархическим патернализмом. Иначе говоря, именно Ставка в конце 1914–1915 гг. подготовила почву для того, чтобы «демон революции» в 1917 году вырвался на свободу.

Все начиналось вполне прозаично. Осенью 1914 года начались первые аресты, высылки в глубь страны, принудительная репатриация. Системный же характер приобретается спустя первые полгода войны. В феврале 1915 года, по обвинению в шпионаже и мародерстве был арестован некий полковник С. Н. Мясоедов, служивший начальником в одном из пограничных жандармских управлений и известный как ставленник военного министра. Таких полковников была масса, и многие из них мародерствовали, наживались на войне, покрывали различные неблаговидные делишки. Что же вы хотели — жандарм-пограничник, в свое время уже уличаемый в темных махинациях контрабанды, коррупции, вымогательства.

Бесспорно, кампания была развязана несколько раньше — контрразведка приграничных военных округов делала все возможное, чтобы «оправдать доверие», зачастую совершая трагические ошибки и даже преднамеренные преступления. Военный врач так описывает атмосферу 1914 года в действующих войсках: «Для войны нужна ненависть, а нашим солдатом владеют какие угодно чувства, но только не ненависть. И вот ее старательно прививают. Дни и ночи толкуют нам о шпионах. Сочиняются всевозможные небылицы, и офицеры соперничают друг с другом в измышлении ужасов предательства… достаточно тени подозрения, чтобы сделаться жертвой шпиономании. Жертвой невинной и заранее обреченной». Также Л. Н. Войтоловский заметил, что в разжигании шпиономании солдаты подражали начальству — офицерам.[368] Но только с так называемого дела Мясоедова шпиономания скатилась за ту грань, за которую невозможно ступить без уверенности нанести ущерб своей стране и Вооруженным силам.

Военно-полевой суд, на созыве которого (и заранее вынесенном в Ставке приговоре) настаивал лично великий князь Николай Николаевич, отказался даже рассматривать дело, очевидно «шитое белыми нитками». При этом главным обвинителем выступил никому не известный подпоручик (!!!) Я. П. Колаковский, поступивший к немцам на службу, но затем вдруг решивший повиниться и добровольно явившийся в Главный штаб. Можно себе представить, как в 1945 году на процессе генерала А. А. Власова главным обвинителем выступил бы какой-нибудь бывший военнопленный лейтенант, работавший на абвер.

Суть проблемы состояла в том, что Ставке требовалось оправдаться перед общественным мнением страны за допущенные ошибки руководства Действующей армией, и Верховный главнокомандующий, ничтоже сумняшеся, решил оправдываться поиском «шпионов». Следствие, как это ни странно, производилось гражданским, а не военным следователем (напомним, что обвинение состояло в «государственной измене» во время войны). Странности, конечно, не было, так как военно-полевой суд уже признал дело бездоказательным, а обвинить в мародерстве можно было очень многих и создавать прецедент никому не хотелось. Очень уж видные люди вывозили имущественные ценности из дворянских имений польских, австрийских, венгерских и немецких магнатов.