Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

– Ну я им сказал, этим мудакам: простите, граждане дорогие, но не везёт мне по-страшному. Ключи мне попадаются какие-то – падлы гнутые. Не успеешь икнуть, а они уже тю-тю, их уже нет. Не сидеть же мне на лестнице целый день, дожидаясь, когда Варька с работы явится.

Ключ наконец нашёлся. Вошли в квартиру. В прихожей было полутемно. Воздух был спёртый, тяжкий. Пахло жареным луком, табачным дымом и уборной. На стене рядом с электрическим счётчиком висел старенький, ободранный велосипед. В углу стояли такие же ободранные, видавшие виды лыжи. Держась за стенку, Гоша подобрался к одной из выходивших в прихожую дверей и пнул её ногой. Дверь отворилась.

– Вот, кореш, мои апартаменты, моя келья, моя пещера! Заходи, не боись! Гостем будешь!

Д. вошёл и огляделся.

Посреди комнаты стоял обшарпанный стол с двумя столь же обшарпанными табуретками. На столе была разостлана газета. На газете лежали остатки какой-то пищи. В углу стояла железная кровать, застланная серым одеялом. Рядом с кроватью стояло некое подобие этажерки с несколькими книгами на верхней полке. В противоположном углу располагался допотопный комод, покрашенный наполовину облупившейся масляной краской. К стене над комодом был прикноплен лист из заграничного календаря с красивой цветной картинкой: юная прелестная японочка в национальном костюме стояла на берегу пруда среди живописных замшелых валунов. За её спиной виднелась типично японская деревянная постройка с высокой, загибающейся на углах черепичной кровлей. В руках у японочки был большой цветок лотоса. Японочка ласково улыбалась. У самой двери на гвозде весело какое-то тряпьё. Чуть поодаль в стену был вколочен ещё один гвоздь. На нём, прикрытый полиэтиленом, висел на вешалке чистенький пиджак в серую клеточку. На лацкане пиджака были прикреплены три медали с разноцветными ленточками. На полу валялись окурки. Под столом стояли и лежали пустые бутылки.

Не снимая мокрого пиджака, Гоша рухнул на кровать.

– Спасибо тебе, кореш. Довёл меня, не бросил. А то бы я опять в подворотне заночевал. В вытрезвитель меня уж не берут. Знают, суки, что мне платить нечем. И за пиво спасибо. Хороший ты мужик, душевный. Нынче такие жлобские времена – душевных людей и нет совсем, одни бездушные. Душа человеческая теперь дефицит. Все без души управляются. А на фига она, говорят, душа-то? За неё пенсию не платят. Спасибо тебе, кореш, спасибо. Ведь мог бы бросить меня к чертям. Да вот не бросил. И на кружку пива не пожмотился. Откуда ты такой взялся у пивного ларька? И как тебя зовут-то, а?

– Меня зовут Д., – ответил Д.

– Д? Это что же – имя или фамилия?

– Не имя и не фамилия. Или, если желаешь, и имя, и фамилия сразу.

– Ё-моё! Разве такое бывает? Ну ты даёшь! И имя, и фамилия сразу! Тебя и в детстве родители так прозывали – просто Д., и всё тут?

– Нет, в детстве меня звали по-другому. Но когда я вырос, обнаружилось, что я просто-напросто Д. С тех пор меня так и зовут.

– Ты и в паспорте просто Д.?

– Нет, в паспорте я Достоевский, Николай Андреевич Достоевский.

– Ё-моё! Ты родственник Фёдора Михалыча? Ни фига себе!

– Нет, я не родственник Фёдора Михайловича. Просто однофамилец. Это жена моя меня так прозвала. Смешно, говорит, что ты Достоевский, и как-то даже неприлично. Будешь ты у меня просто Д. Потом я и сам привык. Действительно, так гораздо лучше – просто Д. Жена меня бросила, а я так и остался Д. Перед смертью я попрошу, чтобы на памятнике написали: здесь лежит Д. А то ведь люди подумают, что здесь похоронен тот самый Достоевский, и напрасно будут цветы таскать на мою могилку.

– Слушай, Д., ить! У меня ведь тоже жена сбежала! Сказала, что не желает жить с алкашом, и смылась. С одним малопьющим буфетчиком. Вот какое совпадение! Мы с тобой, Д., оба брошенные! Но тебя-то за что? Неужто ты тоже поддаёшь? По виду не скажешь.

– За то, что я не люблю зарабатывать деньги, – ответил Д.