Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева

Вечер. Откуда-то доносится голос Шаляпина (пластинка со старой записью). Шаляпин неоднократно бывал в Крыму, пел здесь, и ему рукоплескали. И вот он снова поет, и голос его разносится над вечерней Ялтой, над морем и отдается эхом в ближних горных ущельях. Это и есть бессмертие.

Крым сейчас является областью Украины, но украинская речь здесь не звучит. Все украинцы говорят по-русски, хотя и с украинским акцентом (мягкое «г», растягивание гласных, «шо» вместо «что», «тикай» вместо «уходи»). Впрочем, и в Киеве, помнится, на улицах почти никто не объяснялся по-украински. При этом, как ни странно, украинцы не лишены чувства национальной гордости и любят противопоставлять себя москалям.

13.7

Проснулся с рассветом и уснуть больше не смог. Одновременно со мною проснулась и говорящая птица. Сегодня она была в отличном настроении и все повторяла: «Черт возьми, какой восторг! Черт возьми, какой восторг!»

Поплыл на катере в Симеиз. С юго-востока дул свежий ветер. Море волновалось. Катер покачивало. Когда приблизились к золотому пляжу, появился туман. Белыми рваными клочьями он сползал с берега на воду и густел на глазах. Солнце исчезло. «Сейчас станет прохладно», – подумал я, но ошибся. Туман был теплым и душным, как дым, но без запаха. Волнение на море усиливалось. У Ласточкиного гнезда наш кораблик стал переваливаться с борта на борт и зарываться носом в воду. «Похоже, что идет шторм», – подумал я и пожалел, что пустился в это плаванье.

Едва мы отчалили от пристани «Ласточкиного», как берег стал исчезать и вскоре совсем растворился в плотной серой мгле. «Нам несдобровать, – подумал я, – собьемся с курса и угодим в Турцию или разобьемся о прибрежные скалы». Волны делались все выше. Наше суденышко скрипело и трещало. «А все же интересно! – думал я. – Какое романтическое приключение!»

Но тут сквозь туман пробилось солнце, и снова показался близкий берег. Наш капитан оказался молодцом – мы не сбились с курса. Когда мы подошли к Симеизу, туман почти рассеялся. «Какое странное явление природы! – удивлялся я. – Ни с того ни с сего в ясный солнечный день возник густейший туман и тут же исчез, будто его и не было!»

В Симеизе бродил по окраинным улочкам, искал свой «модерн». Обнаруженные мною особняки оказались столь обезображенными позднейшими пристройками и перестройками, что на них было больно смотреть. После революции их заселили простым людом, и они превратились в большие коммунальные квартиры. Появились самодельные сарайчики и верандочки, лоджии и балконы заколотили досками, превратив их в дополнительные комнатушки, сдаваемые «диким» курортникам, пришедшую в негодность черепицу заменили жестью, а от цветочных клумб и посыпанных песком дорожек не осталось даже воспоминаний.

Вечер. Деревья в парке тревожно шумят и гнутся под ветром. Как ни смешно, но я, всегда похвалявшийся своей нелюдимостью, начинаю ощущать некоторое душевное неудобство от одиночества.

14.7

А сегодня утренняя птица меня спрашивала: «Что, боишься? Что, боишься?» Эта птица видит меня насквозь.

Приснился страшный сон.

В предчувствии надвигающейся войны писателей увозят из Ленинграда. Я еду в поезде, гляжу в окно и вдруг вижу, как над горизонтом встает гигантский гриб атомного взрыва. Вслед за ним появляется второй. «Все-таки началось! – думаю я. – Все погибло».

Нас привозят в какой-то маленький городок, где живут эвакуированные. Все целыми днями слоняются по улицам и, собираясь в кучки, обсуждают события. Вести поступают мрачные: мы проиграли войну, американцы оказались сильнее, чем предполагалось, Ленинград и Москва полностью разрушены, количество жертв еще не подсчитано.

И вот я снова в Ленинграде. Стою на набережной Васильевского острова и с ужасом гляжу на остатки города. Посреди развалин возвышается грандиозная руина Исаакия, похожая на недавно виденную гору Обвальную. Там и сям среди обломков зданий бродят уцелевшие жители. В киосках продают американские газеты.

За обедом пожилая соседка по столу (ее зовут Александра Львовна) спросила меня без обиняков:

– Скажите, какая же все-таки у вас профессия?

– Представьте себе, я литератор, – ответил я, – точнее, поэт.

– Ах, вы поэт! – воскликнула Александра Львовна и больше не задала мне ни одного вопроса.

Ливадийский дворец. Гляжу на него издалека, подхожу к нему поближе, обхожу его кругом. Ослепительно-белые стены на фоне голубого неба и темной зелени деревьев. Аркады, колоннады, лестницы, балюстрады. Погруженные в мягкую теплую тень ренессансные галереи итальянского дворика.

Присоединяюсь к экскурсии и внимательно слушаю монолог экскурсовода. Интерьеры дворца почти не сохранились, мебель, картины, все внутреннее убранство – тоже. Дворец пострадал трижды. Первый раз в 1920 году, когда он был разгромлен убегавшими врангелевцами. Второй – в середине 20-х годов, когда в нем разместился крестьянский санаторий. И третий – в 1943 году, когда его снова ограбили, а затем и подожгли покидавшие Крым немцы. В 1944 году многострадальный дворец был наскоро восстановлен, для того чтобы можно было провести здесь Ялтинскую конференцию.