Неизвестный Андропов

После июньского Пленума ЦК и после смещения маршала Г. К. Жукова с поста министра обороны СССР лидирующее положение и власть Хрущева значительно усилились. Однако в это же время не без влияния драматических событий в Польше и Венгрии произошло существенное изменение многих важных принципов, регулировавших ранее. отношения между СССР и странами Восточной Европы. Степень свободы социалистических стран в решении внутренних и внешних проблем заметно возросла. Эти сдвиги должны были признать и многие из наиболее внимательных западных аналитиков. В одном из докладов Института исследований коммунистических стран при Колумбийском университете в США можно было прочесть: «Попытки Хрущева создать в Восточной Европе жестко связанную и все же подвижную систему, как и отдельные его успехи в этом направлении, хорошо известны… Хрущев по-новому сформулировал теоретические принципы равенства между правительствами социалистических государств. Исходя из этих принципов, он рассматривал Варшавский Договор и Совет Экономической Взаимопомощи как орудия обеспечения более прочной «жесткой связи» как между СССР и странами Восточной Европы, так и между ними самими. В то же время Хрущев более энергично по сравнению с его предшественниками и преемниками подчеркивал необходимость подвижности стран Восточной Европы, которую считал столь же важной для достижения советских целей, как и «жесткую связь»… Несмотря на противоречия между концепциями Хрущева и его необычными методами, следует признать, что он все же старался оживить коммунистическую систему, сделав ее более привлекательной и более устойчивой. Ломая жесткие рамки сталинской системы, Хрущев проводил такую же политику непосредственно в СССР. И это косвенно влияло на внутриполитическое положение стран Восточной Европы. Влияние хрущевских мероприятий в странах Восточной Европы было огромным — как в области межгосударственных отношений, так и во внутренней политике. Восточноевропейские государства постепенно начали приучаться защищать свои права, по крайней мере, эти страны могли отстаивать свои отличия в масштабах, которые при Сталине были немыслимы. При Хрущеве возник климат, благодаря которому руководство стран Восточной Европы могло добиться в отношениях с Советским Союзом определенной автономии. Тем самым восточный блок приобрел некоторые типичные черты межгосударственных союзов — он мог оказывать давление на своего основного партнера — СССР, мог вести с ним переговоры. Достигнутая странами Восточной Европы автономия стимулировала перемены в их внутренней политике»[58].

Юрий Андропов и его отдел в ЦК КПСС принимали участие в проведении этой политики. Уже в первые три года работы в ЦК Юрий Владимирович побывал во всех странах Восточной Европы и лично познакомился с лидерами этих стран. Особенно трудными были для него поездки и переговоры в Югославию и Албанию. Андропов приезжал сюда и в составе больших делегаций, возглавляемых Хрущевым, и в составе небольших конфиденциальных делегаций, работа которых не освещалась в печати. Личная роль Андропова в решении международных проблем в конце 50-х годов была не особенно заметной, хотя ее нельзя считать незначительной.

Имя Андропова мало что говорило тогда даже партийным чиновникам и работникам партийной печати. «Первая моя встреча с Юрием Владимировичем Андроповым, — писал в своих воспоминаниях публицист Федор Бурлацкий, — состоялась в начале 1960 года. Был он тогда одним из заведующих в одном из многих отделов ЦК. И я почти ничего не слышал о нем до того, как стал редактировать его статью в журнале «Коммунист». Он пожелал встретиться со мною непосредственно… Он уже тогда носил очки, но это не мешало разглядеть его большие голубые глаза, которые проницательно и твердо смотрели на собеседника. Огромный лоб, большой внушительный нос, толстые губы, его раздвоенный подбородок, наконец, руки, которые он любил держать на столе, поигрывая переплетенными пальцами, — словом, вся его большая и массивная фигура с первого взгляда внушала доверие и симпатию. Он как-то сразу расположил меня к себе еще до того, как произнес первые слова.

— Вы работаете, как мне говорили, в международном отделе журнала? — раздался благозвучный голос.

— Да, я заместитель редактора отдела.

— Ну и как вы отнеслись бы к тому, чтобы поработать здесь у нас, вместе с нами? — неожиданно спросил он.

— Я не думал об этом, — сказал я. — Не уверен, что буду полезен в отделе. Я люблю писать.

— Ну, чего другого, а возможности писать у вас будет сверх головы. Мы, собственно, заинтересовались вами, поскольку нам не хватает людей, которые могли бы хорошо писать и теоретически мыслить»[59].