Неизвестный Бондарчук. Планета гения

С артистами – так я воспринимал – Бондарчук держался куда душевнее. Вообще, артист, если он способный, всегда поймёт большого режиссёра. Мне лично с ним было легко, хотя великим артистом я себя не считаю. Просто всё, что он просил, я пытался выполнить. Причём, он с особым удовольствием принимал, когда сыграешь репетируемый кусочек роли тут же, на репетиции. А некоторые артисты послушают режиссёра, – и ему с важным видом: «Понимаю, понимаю. Сделаю, сделаю». Нет, ты сделай сию минуту, до команды «Мотор», потому что режиссёр ждёт отдачи сейчас. Помню, как терпеливо он добивался желаемой отдачи от Вячеслава Тихонова. В сцене, когда князь Андрей защищает капитана Тушина перед Багратионом, было снято двадцать девять дублей. Обычно-то делают не больше трёх-пяти дублей. Он требовал, чтобы Тихонов защищал меня убеждённо, напористо, и в то же время как дворянин – с достоинством. Вот произнесёт Тихонов реплику, Бондарчук:

– Темп не тот.

Слава скажет иначе, опять замечание:

– Нет, ты поищи ритм внутреннего состояния. А сидишь хорошо – спина убедительная. Начали!

Снимают.

– Стоп! Слава! Ты зачем нагнулся? И голову повернул? Где твоя осанка?

В общем, мучил его, потому что знал: Тихонов артист хороший, только обязательно нужно от него добиться дворянской манеры. 29 дублей потратил, но достиг, чего хотел.

По-особому внимателен Сергей Фёдорович был к костюмам, даже придирчив. Первое, что проверял перед началом съёмки, – костюмы и снаряжение. Хотел показать подлинную русскую армию того времени, подлинных людей. Правда, на Аустерлицком сражении с костюмом моим однажды случился конфуз. С костюмом-то – конфуз, со мной – беда. Съёмка в разгаре, командую я своей батареей: «Огонь! Огонь!» – перебегаю от одного орудия к другому. Бегал, бегал, вдруг чувствую – у лафета что-то хрустнуло под ногой. Это что такое, – думаю про себя, – зачем тут ветки набросали? Камера работает, я кричу, бегаю, а нога как свинцом наливается. Разболелась нога. Остановили съёмку. Сергей Фёдорович со своего командного пункта прибежал. Посмотрели: кость треснула. Оказывается, зацепился я за тот лафет и сломал ногу. Сниматься нет сил – очень уж больно. Военные на своей машине отвезли меня в больницу. Они тем временем сняли какие-то эпизоды и ждут меня. Не дождались. Бондарчук сам приехал – и к врачу:

– Что у Трофимова с ногой?

Молодой, крепкий парень, травматолог провинциальной больнички, смотрит на него во все глаза, но не смущается:

– Да ничего. Жить будет.

– А сниматься он может?

– Если только на носилках.

Николай Трофимов в роли капитана Тушина

Сергей Фёдорович – верен себе: уважительно, искренне:

– Приятно, доктор, что вы так остроумны, а мне хоть плачь! У меня – тысячи людей, все в исторических костюмах, пушки запалены, заряды в землю заложены, и теперь придётся съёмку отменять…

– Мы ногу в гипс положим, прикройте костюмом и снимайте.

Ну, последовали совету – в гипсе, с костылями привезли меня на площадку. Первое появление Тушина Бондарчук с оператором хотели сделать так: сначала показать, как сушатся его сапоги, а он в носках у костра стоит. Камера идёт панорамой снизу вверх – с ног до лица, и в этот момент мой первый текст: «Солдаты говорят: разумшись ловчее». Такое вот было придумано знакомство с Тушиным. Нашли для меня подпорку, ещё на костыль опёрся, но снимать можно – кадр построен так, что ничего лишнего не видно. Бондарчук уже хотел дать команду к съёмке, оглядывает меня:

– Стоп! Да у нашего Тушина одна нога вдвое толще другой! Да вы что, спятили?!

А времени в обрез – ночь надвигается. Полчаса суетились, шумели. Вдруг костюмерша говорит:

– Здоровую ногу замотаем чем-нибудь потолще, и брюки найду размером побольше.

Бондарчук посветлел:

– Умница-разумница, – сказал ласково, – придумала.

Так я и сыграл сценку не в своих, утверждённых Бондарчуком, исторических капитанских штанах, но вроде бы всё вышло хорошо.

Капитана Тушина я любою за трагикомичность. В этом образе героическое вырастает из смешного. Но, с другой стороны, ведь все большие учёные – физики, например – тоже чудаковатые. Наверное, это оттого, что они очень погружаются в науку, в свои мысли, потому окружающим представляются немножко не от мира сего. Вот таков и Тушин: он настолько влюблён в свою службу, в свои обязанности перед людьми, перед Родиной, что в каких-то простых, не боевых обстоятельствах выглядит смешным. Но такие сравнения мне самому в голову пришли. Сергей Фёдорович размышлял иначе. В Тушине он хотел показать настоящего ратника, верного служаку царю и Отечеству, труженика войны. Хотел показать, что вот именно такие простые люди – герои, говорил, что о не выпячивающемся героизме тушиных и нужно делать фильм. Образу Тушина он придавал большое значение, цитировал размышления Пьера Безухова о «скрытой теплоте русского патриотизма» и снимал меня очень основательно, требовательно, хорошо снимал.