Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной

Какой же «проект» был поручен Толстому? Перекореживание Евангелия? Писал же он весной 1889 года: «Созревает в мире новое миросозерцание и движение, и как будто от меня требуется участие — провозглашение его. Точно я для этого нарочно сделан тем, что я есмь с моей репутацией, — сделан колоколом». Поистине мессианские амбиции! Их развивал в Толстом некий голос. Вот запись от 25 мая того же года: «Ночью слышал ГОЛОС, требующий обличений заблуждений мира. Нынешней ночью ГОЛОС говорил мне, что настало время обличать зло мира…» Да, недаром Победоносцев писал о богостроительстве графа: словно бес овладел им.

Богохульник скакал по яспонополянским окрестностям на гнедом жеребце, которого назвал Бесом. А невидимый бес сидел за спиной графа. Как на древней печати рыцарей-храмовников — два всадника на одном коне. Что ж, давний предок писателя Анри де Монс и принадлежал к тамплиерскому роду. Шарахнувшись от костра инквизиции, в XIV веке прибыл на Русь. И страшный крик последнего Великого Магистра ордена Жака де Моле, его вопль из пламени: «Отмщение, Адонаи, отмщение!», — через столетия зазвучал в душе тамплиерского потомка.

На интересные подробности графского герба Толстых обращает внимание исследователь Н. Ставров. Креста здесь нет, но есть косой крест — символ Шотландского масонства. Здесь же — еще в начале XIX века — была шестиконечная звезда…

Характерный эпизод из детства двухлетнего Лёвы. Однажды он увидел, как мать занесла руку, чтобы перекрестить сына, и в этом момент дико закричал и, извиваясь всем телом, стал вырываться из рук тех, кто хотел подвести его под благословение умирающей матери.

Как Толстой не открещивался всю свою жизнь от того, что принадлежит к области мистического, однако и ему, судя по одной сцене, описанной Чертковым в его статье о последних днях Толстого, пришлось все-таки коснуться этих жутких восприятий, пришлось их ощутить еще до перехода в мир иной, пришлось с ними встретиться по эту сторону смерти у самого ее порога».

Вот эта сцена, описанная г-ном Черковым, — сцена начинающихся предсмертных видений Толстого.

Говоря о том, что было с умиравшим Толстым 4 ноября, г-н Чертков, между прочим, пишет: «Глядя перед собой в постель, Лев Николаевич спросил Душана (доктора Маковицкого): «Что это?» Душан ответил: «Это одеяло». — Лев Николаевич: «А дальше что?» — «Кровать». — «Ну, вот теперь хорошо», — завершил Толстой с облегченным видом».

Итак, судя по этому чертковскому изложению, Толстой, оказывается, увидел здесь что-то, что его взволновало, но при опросе Маковицкого успокоился… Пронеслось перед Толстым что-то и исчезло — исчезло как только Толстой призвал на помощь Душана и подчинил себя своему мозгу, тренированному на скептицизме» (Лодыженский М. Мистическая трилогия. Темная сила. М., 1998).

Впрочем, кошмарные приступы безотчетного страха нередко посещали Толстого: «Только улёгся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, и тоска — такая же душевная тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно… Жизнь и смерть сливалась в одно… Смерть… Страшно… Что-то раздирало мою душу на части… Ужас — красный, белый, квадратный. Мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли доброты в себе не чувствовал, а только ровную спокойную злобу на себя и на То, что меня сделало»…

Еще характерная запись в дневнике от 22 апреля 1907 года (кстати, в день рождения Ленина): «Вчера странное состояние ночью… Точно кто-то на меня дунул. Почувствовал свежее дыхание, и поднялось бодрое настроение вместе с сознанием близкой смерти…» Были, были необъяснимые с рациональной точки зрения прорывы в жизнь Толстого. «Осенью 1902 года жена Толстого записала в своем дневнике: «С 10 сентября на 11-е у нас на чердаке был пожар. Сгорели четыре балки, если бы я не усмотрела этого пожара, по какой-то счастливой случайности взглянув на чердак, сгорел бы дом, а, главное, потолок завалился бы на голову Льва Николаевича, который спит как раз в той комнате, над которой горело». Следует уточнить: пожар произошел именно в то самое время, когда Лев Толстой начал писать еще одно кощунственное сочинение — Обращение к духовенству» (Ставров Н. Вторая Мировая. Великая Отечественная. Т. III. С. 287).

И все же главную миссию Толстого искать надо не в «духовной публицистике», а в его художественном творчестве. Именно оно влияло на миллионы. Может быть, самоубийство Карениной должно было повторить «эффект Вертера»? Была ведь навязчивая идея суицида и у самого писателя. Недаром в Ясной Поляне он прятал от себя ружьё и верёвки… Однако с Карениной что-то не сработало. Так что же оставалось делать, чтобы «откупиться от личного демона»?