Неизвестный Чайковский. Последние годы

12 ноября Петр Ильич во второй раз с таким же шумным успехом исполнил 5-ю симфонию в симфоническом собрании Русск. муз. общ. Кроме нее, в тот же вечер была сыграна в первый раз увертюра-фантазия «Гамлет». После нее публика долго аплодировала, много вызывала автора-дирижера. Рецензенты в оценке этой вещи опять разделились; меньшинство, Н. Ф. Соловьев и Л. в «Петербургской газете», остались ею отменно довольны и поставили наряду с лучшими творениями того же композитора. Большинство: «Новое время», «СПб. ведомости», «Биржевые ведомости» и «Музыкальное обозрение» – осудив единодушно и выбор пьесы, и отсутствие программы, и массивность оркестровки, нашли в ней кто упадок мелодического дара Петра Ильича, кто мелодраматичность и ходульность, кто шумность, кто нехарактерность тем, а Ц. Кюи, как водится, – «печальный поворот, заключающийся в пренебрежении к мыслям и в особенных заботах о красках оркестра. Колорист стал преобладать над мыслителем». Зная все предшествовавшие статьи этого рецензента о Чайковском, хочется после этих слов сказать: «И слава Богу! Если «мыслитель» натворил [за исключением «Ромео и Юлии», «Бури» (и то!..), «Манфреда» и еще много-много двух-трех приличных вещей] так много дряни, то авось хоть «колорист» скажет что-нибудь путное!» Но нет, судя по всему, Ц. Кюи оплакивает «мыслителя» и вперед терпеть не может «колориста».

К Н. Ф. фон Мекк

Петербург. 13 ноября 1888 года.

Милый, дорогой друг мой, пишу вам эти несколько строк за час до выезда из Петербурга в Прагу. Я провел здесь две недели среди такой лихорадочной суеты, что неудивительно, если даже вам я не имел возможности писать подробно и обстоятельно.

В субботу состоялся мой концерт в филарм. общ., а вчера, 12-го, я дирижировал в муз. общ. двумя новыми своими вещами: «Гамлетом» и симфонией. И то, и другое было принято публикой хорошо. Вообще я не могу не признать, что в Петербурге меня, т. е. музыку мою, любят больше, чем где-либо, не исключая Москвы, и повсюду я встречаю здесь сочувственное, теплое к себе отношение. На прошлой неделе, тотчас после первого концерта, я сильно захворал и два дня пролежал в постели; вероятно, причиной нездоровья было крайнее утомление. Теперь хорошо бы было уехать к себе и предаваться отдыху.

Но, увы! нужно стремиться в Прагу и там снова переживать мучительные волнения. В Праге останусь недолго, ибо 6 декабря нужно уже быть в Москве.

VIII

Прага встретила Петра Ильича менее гостеприимно, чем в первый раз. – «Началось с того, – писал он Н. Ф. фон Мекк, – что в самый день приезда у меня уже была репетиция к концерту. Нужно вам припомнить, что в прошлом году я дирижировал безвозмездно двумя громадными концертами с патриотической целью. В нынешний раз дирекция пражского театра, в благодарность за прошлые заслуги и за то, что я теперь приехал к постановке оперы, устроила концерт[47], половина сбора с которого должна была поступить в мою пользу. Но концерт был назначен в такой неподходящий день и вообще устроен так несвоевременно и неумело, что дохода он принес всего 300 гульденов. После того, что в прошлом году меня встречали так, как какого-нибудь могущественного властителя, причем энтузиазм доходил до беснования, мне показалось обидным получить такую жалкую подачку от пражской публики. Поэтому я денег не принял и пожертвовал их в пенсионный фонд артистов. Обстоятельство это быстро сделалось известным, на дирекцию театра посыпались обвинения, вся пресса восстала на нее, и благодаря всему этому состоявшееся третьего дня представление «Онегина», которым я дирижировал, было бесконечным рядом самых восторженных оваций. Исполнение было очень хорошее, и особенно певица, исполнявшая роль Татьяны, Берта Форстер-Лаутерер, мне очень понравилась. Вчера я выехал из Праги, снабженный обильными лаврами, но только лаврами. Не умею я соблюдать свои денежные интересы».

В письме к великому князю, приблизительно такого же содержания, об исполнении «Онегина» в Праге, Петр Ильич говорит несколько подробнее. «Конечно, постановка оставляет кое-чего желать, в особенности относительно mise en scene, – однако ж я ожидал еще худшего, и хотя в первой картине Татьяна и Ольга выходят не из русского помещичьего дома, а из роскошного палаццо в стиле Возрождения (было еще несколько ошибок этого рода), но зато костюмы довольно верные, а у главных персонажей даже вполне хороши. Что касается пения и игры, то безусловно лучше всех была Татьяна. Я даже могу смело и решительно сказать, что подобной исполнительницы этой партии никогда не было ни в Петербурге, ни в Москве. Она точно создана для Татьяны, и особенно ей удаются первые картины. Из остальных понравился мне Онегин, хотя в игре он сильно преувеличивал и слишком ломался. Очень недурен был бас, исполнявший партию Гремина. Оркестром я дирижировал сам, кажется, порядочно. Уровень исполнителей в оркестре ниже петербургского на несколько ступеней. Опера, по-видимому, понравилась; впрочем, это покажет будущее».