Неизвестный Де Голль. Последний великий француз

Уход де Голля в январе 1946 года выглядит в мемуарах как финал великого дела, начатого 18 июня 1940 года, как заключительный акт неблагодарности к спасителю родины, как проявление ужасного непонимания его роли, как завершение его основной жизненной задачи. Поэтому де Голль отвлекается от людских дел и обращается к описанию своей одинокой жизни в Коломбэ, к окружающей его природе:

«Тишина наполняет мой дом. Сколько долгих часов я буду читать, писать, мечтать, и ни одна иллюзия не подсластит испытываемую мною горечь.

Чем старше я делаюсь, тем ближе становится мне природа. Каждый год ее мудрость приносит мне утешение: весна и лето, осень и зима – это для меня словно четыре повторяющихся урока».

И далее следует изложение в духе романтического пантеизма, напоминающего Шатобриана, того, что говорят де Голлю времена года. Монолог природы в роли зимы начинается словами: «Неужели навсегда победила смерть? Нет! Под моей замерзшей землей в мрачных глубинах уже совершается глухая работа, я предчувствую чудесный возврат света и жизни». А потом де Голль возвращается к себе и заканчивает третий том «Военных мемуаров» такими словами: «Старый человек, уставший от испытаний, отстраненный от дел, чувствующий приближение вечного холода, но всетаки не перестающий ждать, когда во мраке блеснет луч надежды».

Он не только не перестает ждать. Он не перестает бороться, уединившись в своей башне в Коломбэ. Мемуары де Голля – совершенно определенный акт политической борьбы, притом весьма эффективный. Используется любой повод, чтобы осудить политиканство, традиционную партийную игру, парламентские махинации, то есть все, чем была характерна история Третьей республики и от повторения чего де Голль предостерегает послевоенную Францию. В этих пассажах совершенно явно отражается мнение де Голля о тогдашней системе Четвертой республики, хотя прямо он ее и не упоминает. Он скрупулезно рассказывает о всех перипетиях борьбы с союзниками во время войны, явно противопоставляя эти действия проамериканскому раболепию своих преемников. А главное, он доказывает между строк всех трех томов, что в бурю на капитанском мостике французского корабля должен находиться именно такой человек, как он, Шарль де Голль!

Но мемуары еще только пишутся, а до руля власти попрежнему далеко. Ничто его не радует, даже восторженные отклики на первый том мемуаров со стороны таких уважаемых людей, как Франсуа Мориак. Ему нужны не похвалы, не дифирамбы, ему нужна власть, а единственный голос одобрения, который волнует ему душу, – это тот «глас толпы», в котором он ощущает призыв самой Франции. Но она молчит и занимается своими делами. Остается говорить с богом, и генерал часто вспоминает его. Если речь заходит о будущем, он обязательно произносит: «Если бог продлит мои дни…» Когда вышел первый том «Военных мемуаров», то специально отпечатанные на лучшей бумаге 55 экземпляров с дарственной надписью автора были разосланы по особому списку, составленному де Голлем. Первым номером в списке числился папа римский.

В Коломбэ наведывается адмирал д’Аржанлье, бывший командующий морскими силами «Свободной Франции». Адмирал возит с собой чемодан, в котором полное облачение священнослужителя, складной алтарь с соответствующими принадлежностями. Адмирал переодевается и входит в церковном облачении, превращаясь в отца Людовика. Стол в салоне покрывается белой скатертью, и на нем устанавливается алтарь. Генерал помогает адмиралу, в данном случае отцу Людовику, правильно разместить предметы культа, заменяя недостающего мальчика из церковного хора. Затем генерал и мадам де Голль смиренно опускаются на колени, и начинается домашняя месса. Де Голля нередко видят под сводами многих храмов во время службы, начиная от бедной церкви в Коломбэ и до собора Парижской Богоматери. Правда, он выглядит рассеянным, смотрит по сторонам и, как говорили о нем, «считает мух».

Верит ли он в бога? Его официальное отношение к церкви проникнуто подчеркнутым почтением. Он образцово практикующий католик. И, однако, вопрос о религиозности де Голля почемуто часто задавали многие. Казалось, как может вообще возникнуть такой вопрос, если генерал ходит к мессе? «Увы, – пишет Турну, – кощунственные голлисты не верили в его искренность, и один из них без всякой почтительности не побоялся расхохотаться. Де Голль, по его мнению, не верит ни в бога, ни в черта. Он верит в добро и зло».

Есть и другие любопытные свидетельства. Жак Сустель, весьма близкий к генералу в период Лондона, рассказывал, как во время одной беседы на религиозные темы де Голль заявил: «Я не верю ни во что. Католическая религия служит частью политических структур франции». В другом случае генерал, беседуя с человеком из своего окружения, потерявшим веру, сказал: «Что касается меня, то, по многим соображениям, я являюсь верующим и практикующим…» И он добавил, что соображения эти «семейные, философские, исторические, географические и социальные».