Неизвестный Есенин

«Трагический исход этой жизни объясняли по-разному. Но, в основном, не понимая его. Даже крупные проницательные умы не могли постичь этой трагедии, поскольку судили поспешно и лишь по самым ярким внешним проявлениям. Внешнее в Есенине всегда затмевало то, что скрыто было в тайниках души.

Эти поспешные суждения исказили на долгие годы и посмертную историю русского гения, принизив и опошлив драму его жизни.

У Есенина не было великой любви к женщине. Прежде, до поездки по свету, им руководили три любви: к России, поэзии и славе. Теперь осталась только любовь к России. И не любовь это была, а болезнь — безысходная и неизлечимая. И все, что касалось России, теперь входило в его сознание и душу отравой и новой мукой.

Он видел, что с Россией происходит не то. Первоначальные восторги исчезли, и он увидел, что Россию в нечистой игре выиграли шулера и проходимцы. Стала она на веки вечные страной негодяев. И ничего уже не поправить. Оставалось только кричать, пока свинцовый кляп не прервал этого крика.

И пил, и скандалил, и плакал он только об одном. Он чуял уже гибель России. И вел себя так, как должен был вести себя последний в этом мире русский. Метаться и кричать, чтобы упасть потом кровавым комком на землю и затихнуть. Возможно, и был он этим последним, поскольку один ясно ощущал те великие, непоправимые утраты, о которых мы стали подозревать только теперь. Нам, у которых нет такого отточенного талантом звериного чутья на собственную погибель, может быть, и в самом деле надо пропустить столетия, чтобы осознать, наконец, что русских после того, что с ними произошло, и в самом деле уже нет, как нужны были столетия, чтобы итальянцам догадаться, что они уже не римляне, грекам, — что они не эллины. Слеза Есенина, пополам с хмелем и кровью, не она ли была предвестием и пророчеством нашего нынешнего окончательного разора и падения, преодолеть которое, пожалуй, нет надежды.

Пусть то, что мы видели, только тень или отражение, но и тут можно было уже угадать ту жестокую муку, которая ему выпала. Мы не ожидали, что книга представит эту жизнь в таких страшных подробностях. И тогда у нас возникла даже мысль остановиться. Так ли уж понятна будет теперь эта мука? Нужно ли сейчас напоминать о непрошедшей русской боли в таких обнажающих деталях?»

Вот вам пример того, что может вдумчивому исследователю объяснить мемуарный материал, собранный таким энтузиастом, каким был Иван Андреевич Синеокий. И вот вывод, к которому пришли составители свода воспоминаний современников «Есенин в жизни» Евгений Гусляров и Олег Карпухин: