Неизвестный Есенин. В плену у Бениславской

О чувствах Есенина и Бениславской узнают многие. Они уже не скрывают их. Е. Я. Стырская, автор нашумевшей книжечки эротических стихов «Мутное вино», вспоминала: «Однажды во время чтения в дверь до отказа заполненного кафе въехал велосипед, на котором ехала девушка. Велосипед врезался в щель между каким-то столом, раздвинул чьи-то спины, на девушку со всех сторон зашикали. Сверкнув своими большими армянскими или еврейскими глазами, она, не обращая внимания на ворчание, прокладывала себе дорогу велосипедом, чтобы ближе подойти к сцене. А глаза у нее были замечательные! Большие, карие с золотыми искрами, широкие, почти сросшиеся, вычурно изогнутые брови над прямым, узким носом, придававшим ее узкому лицу особую значительность. Роскошные, загнутые наверх ресницы. Иронический рот и высокий лоб свидетельствовали об уме и силе воли. На ней была белая матроска со значком Ленина на воротнике, простая юбка и простые туфли. На голове — пестрая шапочка, оттеняющая ее явно восточную, обрамленную великолепными волосами голову. Окидывая презрительным взглядом пеструю, плотно сбитую толпу сомнительных зрителей, она твердо держала руль велосипеда и ждала. Когда Есенин кончил читать, она быстро увела его.

— Кто это?

— Галя Бениславская. Партийка. Для Сережи она много значит.

— Это хорошо! Она красивая и энергичная!»

Осенью имажинисты решили провести в кафе костюмированный бал. У многих были простенькие наряды, почти не было масок. Сергей Есенин надел матросскую бескозырку, Надежда Вольпин была в поддевке из хорошего дамского сукна, Галине Бениславская надела что-то вроде кокошника.

Н. Вольпин обратила внимание на приподнятое настроение Бениславской. Она выглядела необыкновенно похорошевшей, светилась счастьем. «Даже глаза, — подумала с грустью Н. Вольпин, — как и у меня, зеленые, но в более густых ресницах — точно посветлели, стали совсем изумрудными (призаняли голубизны из глаз Есенина, мелькнуло в моих горьких мыслях) и были неотрывно прикованы к лицу поэта. «Сейчас здесь празднуется, — сказала я себе, — желанная победа. Ею, не им!»

Журналист Михаил Осоргин, также наблюдавший внимательно за Есениным и Бениславской, не удержался и поделился впечатлением с Надей Вольпин, не представляя, какую соль он посыпает на ее уязвленное самолюбие:

— Я не налюбуюсь этой парой. Да и как не любоваться! Сколько преданной, чистой любви в глазах юной женщины!

Надя не находила слов для опровержения. Она понимала, что в борьбе за Есенина она проигрывала, но хотела, чтобы ее поражение не было замечено другими.

В свою очередь, некоторые друзья Есенина также не хотели, чтобы поэт полностью оказался под влиянием Бениславской. Они боялись потерять его, открыто мрачнели, когда поэт их покидал, поэтому порой бесцеремонно вмешивались в отношения влюбленных.

24 июля 1921 г. Бениславская писала Назаровой: «Но зато Аня, Аня, если бы ты знала, сколько у нас «врагов» там за последнее время — все «Стойло», начиная с музыкантов и кончая… Ну это мы на ухо тебе скажем только (ты не вздумай об этом говорить с кем-нибудь до нас), все ополчились против нас, бросив на этот фронт и тяжелую артиллерию злостных и угрожающих взглядов, и ураганный пулеметный огонь иронии, и отдельные ружейные выстрелы в виде восклицаний. Но «мой лоб как белая скала», и пока мы храбро выдерживаем натиск врагов, по временам сами делаем вылазки, одним словом, фронт наш не гнется. Частенько бывает, что враги занимают нашу цитадель — на эстраде, но мы и тут не унываем».

С. Есенин старался явно не афишировать своих симпатий к Бениславской, ему по душе была с ней только дружба. Как-то осенью зашел разговор о Бениславской при очередной встрече с Надеждой Вольпин. Есенин удивленно воскликнул:

— Да что вы — к Гале ревнуете? Между нами ведь нет ничего, только дружба! Было, все было, но теперь только дружба!

— Вот потому и ревную.

Надежда не стала доказывать, но в памяти отчетливо промелькнули знакомые кадры счастливой встречи поэта и темноволосой соперницы. «Было!» Она точно знала когда. Фестиваль. Осоргин. Изумрудные, сияющие счастьем глаза.

— Понимаете, — продолжал Есенин. — Мне нравится разлагать ее веру. Марксистскую. Она ведь ух какая большевичка!.. Упорная! Заядлая! Она там работает, в Чека.

Поэма «Пугачев»

Возвратившись из Туркестана, С. Есенин продолжал работать над поэмой «Пугачев», которую в июне прочитал в «Стойле Пегаса». Пришлось не только зачитать текст поэмы, но и изложить присутствующим режиссерам, артистам и публике свою точку зрения на театральное искусство.

«Сначала, как почти всегда в таких случаях, — вспоминал И. Грузинов, — речь его была путаной и бессвязной, затем он овладел собой и более или менее отчетливо сформулировал свои теоретические положения (…) Он расходится со своими друзьями-имажинистами во взглядах на театральное искусство: в то время как имажинисты главную роль в театре отводят действию, в ущерб слову, он полагает, что слову должна быть отведена в театре главная роль.