Неизвестный Филби

Да, у нас, действительно, стало кое-что получаться. Тома Вилли или милых ориенталистов из Общества Средней Азии трудно было воспринимать всерьез. Что же касается Англо-германского существа и Берлина, то там я получал возможность напрямую общаться с непосредственным противником и его британскими приспешниками. Но для меня — и в личном, и в профессиональном плане — самым важным было появление четко определенной цели: развитие неофициальных отношений между Британией и Германией. С германской стороны неофициальное смыкалось с официальным, поскольку большинство немцев придерживалось нацизма. Ну что же, тем лучше.

Отто с радостью наблюдал, как я постепенно выхожу из транса, в то же время он категорически отрицал, что мы впустую потратили предыдущие два года.

— Эти годы следует рассматривать как период ученичества, — любил повторять он. — Вы твердо усвоили правила безопасности. Мы теперь знаем, что вам можно доверять, что порученные задания вы будете выполнять осмотрительно и не окажетесь в дураках. Но важнее всего то, что вы поняли: романтическим жестам не место в нашей работе.

Последняя фраза была одной из его любимых, и произносил он ее всегда особенно ядовито.

Тут у скептически настроенного читателя, возможно, возникнет вопрос: «Как будущий редактор англо-германского журнала, посвященного проблемам торговли, способен добывать важную информацию?» Со времен Второй мировой войны у нас устойчиво сформировался яркий образ необычайно удачливого разведчика; мы недооцениваем тех, кто кропотливо собирает крохи информации, — малюсенькие звенья в цепи, о которых так часто говорил мне Отто. Это происходит от незнания реалий нашей работы. Хорошо, конечно, находиться в центре широко разветвленной разведсети, регулярно получая со всех сторон больше документальной информации, чем можно переправить в Центр. Но эта достоверная информация редко имеет отношение к сердцевине развед-деятельности — выяснению намерений людей, принимающих решения, по той причине, что намерения зачастую выкристаллизовываются в самый последний момент. Для примера: я не мог сообщить в 1936 году, как или когда именно Гитлер проглотит Австрию, ибо Гитлер не знал этого сам. В таких областях, в широком разрыве между незнанием и знанием, немаловажная роль принадлежит кропотливым сборщикам крох информации, способным подтвердить или подвергнуть сомнению тот или иной вариант возможного развития событий. Они помогают Центру воссоздать общую картину происходящего и предложить, по выражению Аллена Даллеса, «просвещенную догадку».

Но, как опять же возразит скептик, носители секретной информации не делятся ею с посторонними, а следовательно, от них можно добиться либо несущественных сведений, либо преднамеренной дезинформации. Не говоря уже о том, что подобный подход неверен, он игнорирует тот факт, что от любого оперативного работника требуется умение распознавать, когда люди высказываются откровенно, а когда произносят заученные и заранее отрепетированные фразы. Научиться этому подчас бывает нелегко, но возможно. Более того, даже в случае, если собеседник говорит «как по писаному», можно вычислить, что скрывается за этим заготовленным текстом. Речь идет о поединке интеллектов — ежедневном занятии дипломатов и журналистов; для разведчика сие поприще также не является закрытой книгой. К тому же у него, в отличие от дипломата или журналиста, есть одно преимущество: он, как правило, знает намерения своего собеседника, в то время как тому устремления разведчика в большинстве случаев неизвестны. Сошлюсь для примера на мои собственные контакты с американскими спецслужбами — ЦРУ и ФБР. Я знал, чего они добиваются. Они думали, что знают, чего добиваюсь я. Но это было не так. Поэтому они скрывали от меня совсем не то, что следовало.