Неизвестный Гитлер

Драгош Калаич писал: «Возможно, самозваные правители «нового мирового порядка» навязывают человечеству культ мыши, имея в виду те ее свойства, которые обнаружила традиционная европейская симвология… Любая реальная перспектива углубленного изучения «мышиного символизма» должна неминуемо достичь горизонтов европейского Средневековья. Европейцы в ту пору называли крысами ростовщиков, которые, подобно крысам, копили добро (ради самого процесса накопления), приобретая его за счет паразитизма на чужом страдании и горе».

Учитывая политический символизм Америки, добавим: мышей боятся и слоны, и ослы.[81]

Смерть «старой леди»

Для надевшего френч «Зигфрида» (или «Парсифаля») 1923–1929 годы были трудными. Из окна «Мерседеса» Гитлер тоскливо смотрел на улицы Мюнхена. Штурмовики попадались часто — но уже не столь наглые, как прежде. Вместо дубинок — кружки для пожертвований в руках. Фюрер горько усмехнулся такому контрасту. Партия бедствовала именно тогда, когда, казалось, жизнь в стране налаживается. Это мешало. Ведь именно обнищание и связанная с ним неуверенность делает толпу наиболее внушаемой. Недаром партия впервые поднялась тогда, когда доллар стоил четыре с лишним триллиона марок… Теперь и спонсоров у НСДАП поубавилось.

Ялмар Шахт

Герцог Джон Монтегю

Правительственный отчет утверждал: серьезного влияния нацисты в массах не имеют.

До прихода Гитлера к власти оставалось пять лет.

Впрочем, надежда не оставляла Гитлера. Он знал: воцарившееся «благоденствие» — искусственно. Главный финансист Германии Ялмар Шахт, симпатизировавший фюреру, объяснил: «подъем» продлится до тех пор, пока будут поступать кредиты, организованные Английским банком. Шахт, личный друг председателя Английского банка, знал это точно. Как они подружились, Гитлеру было не известно. Но он предполагал, что знакомство состоялось по линии масонства. Шахт был потомственным «вольным каменщиком». Недавно он намекнул, что грядут большие потрясения. Нацистам следовало снова поднимать волну пропаганды, напомнить о себе.

А кредиты в страну пока поступали. Гномы, «прежде чем взять в залог всю Германию, отправили туда орду счетоводов, которые принялись оценивать стоимость немецких речушек, промышленных предприятий, лесов и лугов: все достояние Германии, все, чем она была богата, стало косвенной финансовой гарантией громадного… займа» (31)[82].

Какие мотивы двигали Английским банком? — размышлял Гитлер. — Трудно сказать. Сама эта организации — загадочная. Говорят, она управляется комитетом казначейства, имена семи директоров которой никогда не разглашаются. Известен только председатель.

В те годы в столь важном кресле находился Монтегю Норман. Это был странный человек. В чем-то похожий на Гитлера.

Не имевший ни настоящих друзей, ни семьи Гитлер называл своей супругой Германию. Холостяк Норман — Британскую империю. Карл Юнг видел в Гитлере психопатологию, но лечащим врачом фюрера не стал. Зато еще в 1913 году его посетил Норман. «Диагноз был поставлен, но оказался таким страшным, что Норман так до конца своих дней никому его не открыл… некоторые выдающиеся черты Нормана были уже по достоинству оценены сторонними наблюдателями: «неукротимая энергия», «скрытность, временами доходящая до абсурда», «поразительная память на места, числа и факты», «мастерское умение притворяться и лицедействовать», «склонность излишне драматизировать ситуацию… вводить в заблуждение и мистифицировать всех и вся»; к этому надо добавить его необыкновенное обаяние, перед которым мало кто мог устоять; и откровенное, пусть даже и перемежающееся безумие» (8).

Норман был уверен: система кредитов для Германии была отлажена так, что при очередном финансовом кризисе обесценивание марки не произошло бы. Людям просто не на что стало бы жить. И эта ситуация, на которую Шахт намекал Гитлеру, не заставила себя ждать.

Возбужденные финансовым бумом 20-х годов, братья-гномы из Англии, Америки, Франции рвали друг у друга золотые запасы. «Золото Рейна» (отчасти это и на самом деле были германские репарации) текло то в Лондон, то в Париж, то в Нью-Йорк. Ободренные «подъемом», спекулянты на биржах зарвались окончательно. Никто не знал, что «день Х» близок. Почти никто. И вот в решающий момент Монтегю Норманн дернул финансовые вожжи слишком сильно (а, может быть, и в самый раз). Неожиданно он повысил банковскую ставку, и разразился крах. Вниз полетело все — вздутые ставки процентов, цены и мечты о вечном процветании.

Золото мгновенно ушло «под воду» — в подземные «пещеры» банкиров. Простаки в очередной (и не последний раз) остались с бумажками в руках. Многие прыгали из окон небоскребов на мостовую. А что же Норман Монтегю? Куда делся главный автор кризиса? Исчез!