Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– А шоферов первого класса поставишь?

– Поставлю.

– Тогда пущу.

И Леонид Черняков устало поднимается со стула и идет к выходу: надо еще сегодня успеть в семидесятую и семьдесят первую мехколонны. Там работы до ночи.

Так он и проводит дни и ночи на трассе – придирчивый, строгий инспектор с усталыми калмыцкими глазами, прикрытыми тяжелыми веками.

Почему я пишу о нем?

Казалось бы, инспектор как инспектор. Это ведь обязанность его – следить за состоянием машин, не так ли? Да, это так. Но нечего греха таить, часто ведь еще у нас встречаются люди, относящиеся к работе только как к выполнению необходимой обязанности.

Грязные машины? Надо бы вымыть. А почему вымыть? Как почему?! В правилах так говорится! Положено так!

А для Чернякова все дело не в правилах. Все дело для него в том, что под тентами ездят на работу ребята и девчата – комсомольцы, сражающиеся с тайгой. Все дело в том, что здесь, в молодом краю, в краю будущего, уже с самого начала должно быть все красиво – и не только сами люди, но и машины, которые им, людям, служат.

Черное море на Козинском перевале

В автобусе 20 комсомольцев. Они возвращаются в Кошурниково с просеки. Там они – как шутят ребята – рубят сучья, на которых сами сидят, потому что просека идет по обрывам и по горным кручам. Работа трудная, изматывающая, отважная работа…

Вечер. Мороз пощипывает уши и носы. Люди устали. Домой в Кошурниково ехать примерно час по тряской скользкой дороге. Первые десять минут в автобусе было тихо.

Все молчали. А потом кто-то из девчат запел песню о Черном море. Песню подхватили остальные. Едет по ночной тайге автобус – гремит, плещется песня о самом синем Черном море.

И – дело здесь, конечно, не в песне – я вдруг почувствовал тепло. Оно шло не изнутри, оно вдруг появилось в автобусе, оно шло от ребят и девчат, которые так великолепно пели песню, делая пением своим и музыку, и слова безыскусными и правдивыми.

Песня в устах ребят звучала так же правдиво, как бывает правдив художник, пишущий картину с натуры.

Казалось, из окон автобуса ребята видели не молчаливую настороженную тайгу, а теплое и ласковое Черное море. И я поначалу позавидовал их блестящему воображению, потому что так петь можно, только все время видя море рядом, чувствуя, что вокруг не молчаливая морозная тайга, а теплое и ласковое море.

А потом я подумал: «Да полно, воображение ли это? Ведь если им захотеть по-настоящему, так они вот здесь, на Козе, Черное море сделают. Ненамного это труднее, чем пробить Козинский двухкилометровый тоннель, который пробить придется и который пробьют».

Идет автобус по ночной тайге, и уже совсем не так холодно.

Веришь – теплей стало от песни, которую здесь умеют петь совершенно по-особому, я бы сказал, творчески, с вдохновением.

Вершина Козинского перевала

Идет снег. Дует колючий ветер. Здесь зимой всегда идет снег и всегда дует ветер. Говорят, что снег – вестник тепла. В этом правиле есть исключение: на Козу это правило не распространяется. И вообще Коза – это исключение из всех правил.

Здесь даже в сорокаградусный лютый мороз машины буксуют, потому что вершины Козы – это сплошное болото. Жидкая синяя глина, похожая на мыло. Здесь на каждом шагу свищи, осадки.

Но здесь, в этом болоте, в этой глине, нужно сделать портальную выемку – ввод в тоннель.

Здесь, на отсыпке глины, на фронте по борьбе с болотами, работают шоферы и экскаваторщики 70-й мехколонны, или, как говорят здесь, ребята из хозяйства Раецкого.

Тридцатилетний Раецкий уже шесть лет – после окончания института – руководит мехколонной, «ударным кулаком», сгустком мощной техники. Коллектив у него подобрался великолепный: только двадцать процентов «стариков» – людей чуть старше тридцати лет.

На Козе – рев моторов. Экскаватор черпает жидкую глину – несмотря на страшный мороз, она дымится, согретая неистовым теплом земных глубин. Резкий поворот стальной шеи – и самосвал оседает, крякает, как силач под тяжестью огромных гирь.

Колеса самосвала сразу же погружаются в глину. Мотор отчаянно ревет, земля вдруг начинает зыбко сотрясаться, и делается страшно: не провалиться бы совсем в эту трясину.

Молоденький шофер, только второй день как прибывший на Козу, стоит на подножке весь в мыле и отчаянно газует. Колеса разбрызгивают грязь, воздух делается синим от дыма.

– Гадюка, черт! – кричит шофер в бессильном отчаянии.

«Старичок», шофер в возрасте 31 года, улыбается и осторожно, мягко подгазовывая, подает свою машину назад. Не говоря ни слова, он спрыгивает на пружинистую землю и берет потерпевшего на буксир.

«Старичок» знает, когда нужно поддать газу, как поставить колеса, как вертеть баранку. Он все знает – ведь работает уже не первый месяц, – и через минуту он лихо выдергивает самосвал «новенького».

«Новичок» вытирает со лба пот, быстро закуривает и несется что есть силы по дороге – догонять товарищей. «Старичок» смотрит ему вслед, улыбается и незаметно подмигивает мне: мол, все в порядке.