Неизвестный Кафка

Максу Броду и Феликсу Вельчу.

Дорогой Макс,

пишу под копирку тебе и Феликсу: первое объяснение с матерью прошло на удивление легко. Я просто сказал между прочим, что, может быть, не буду пока снимать никакой квартиры, поскольку чувствую себя не совсем здоровым: расшатались нервы, а лучше попытаюсь взять более продолжительный отпуск и поеду тогда к О.^{177} Вследствие ее безграничной готовности при малейшем намеке давать мне любые отпуска (когда это зависит от нее), она не увидела в моем объяснении ничего подозрительного, так что пусть это — пока во всяком случае — так и остается; то же самое — и в отношении отца. Поэтому в случае, если ты будешь с кем-нибудь говорить об этом деле, прошу тебя одновременно — или задним числом, если это уже имело место — предупреждать собеседника, чтобы с моими родителями он об этом не говорил даже в том случае, если бы в разговоре у него стали что-то выспрашивать (само по себе это, естественно, отнюдь не тайна; наличность моего земного имущества, с одной стороны, как раз увеличилась на туберкулез, правда, с другой стороны, несколько и уменьшилась). Пока можно не создавать родителям лишних забот, это безусловно надо постараться сделать, тем более, что это ведь так легко.

Еще раз — уже без копирки — благодарю, Макс; действительно, очень хорошо, что я туда сходил, а без тебя этого наверняка не случилось бы^{178}. Ты, кстати, сказал там, что я легкомыслен, — напротив, я чересчур расчетлив, а судьба таких людей уже предсказана в Библии. Но я и не собираюсь жаловаться, сегодня — менее, чем когда-либо. К тому же я и сам это предсказал. Помнишь рану, расцветающую в «Сельском враче»? Сегодня пришли письма от Ф. — спокойные, приветливые, без всякого злопамятства, — точно такие, какими я их видел в моих лучших снах. Тяжело теперь писать ей.

[Цюрау, 22 сентября 1917 г.].