Неизвестный Шекспир. Кто, если не он

…Как я уже сказал,
Ты видел здесь моих покорных духов.
Они теперь исчезли в высоте
И в воздухе чистейшем утонули.
Когда-нибудь, поверь, настанет день,
Когда все эти чудные виденья,
И храмы, и роскошные дворцы,
И тучами увенчанные башни,
И самый наш великий шар земной
Со всем, что в нем находится поныне,
Исчезнет все, следа не оставляя.
И сами мы вещественны, как сны[31]

;Из нас самих родятся сновиденья,
И наша жизнь лишь сном окружена.

В трагедии графа Стерлинга «Danus», вышедшей в свет в Лондоне, в 1604 г., встречается следующее:

Пусть величие тщеславится своими ничтожными скипетрами, которые суть ничто иное, как трости, способные скоро сломаться и разлететься в куски; пусть наши умники восхищаются земною помпою: все исчезает, едва оставляя по себе какие-либо следы. Эти раззолоченные дворцы, эти великолепные, роскошно убранные залы, эти вздымающиеся до неба башни — все это исчезнет в воздухе, как дым.

В истории не найдется, быть может, более поразительного свидетельства тому, как в искусстве стиль — это все, и какое ничтожное значение в сравнении с ним имеют содержание и мысль. Ибо красивые, отнюдь не заурядные или плохие стихи графа Стерлинга излагают точь-в-точь ту же идею, как и стихи Шекспира, и в совершенно совпадающих выражениях, притом же первые по времени излагают ее. Тем не менее ни одна душа в наши дни не знала бы ни их, ни имени поэта, если бы Шекспир одним почерком пера не переделал их в десяток строк, которые не изгладятся из памяти человечества, пока будет существовать английский язык.

Некоторые указания Шекспир (как это доказано Мейснером) заимствовал из описания путешествия Марко Поло в английском переводе Трамптона (1579 г.), где о пустыне Лоб в Азии говорится следующее: «В воздухе вы услышите бой барабанов и игру других инструментов, нагоняющих на путешественников страх перед злыми духами, которые производят эти звуки и в то же время многих путешественников называют по именам». Сравните с этим слова Калибана в «Буре» (III, 2):

…Весь остров голосами
И звуками наполнен здесь всегда.
Лишь слух они собою восхищают,
Но никогда не причиняют зла.
То тысячи звучат здесь инструментов,
То голоса, от сна вдруг пробудив,
Опять меня ввергают в усыпленье.

Обратите также внимание на следующую шутку Стефано насчет барабанного боя, шутку, намекающую, очевидно, на помощника клоуна, когда он исполнял свой мавританский танец:

Я хочу непременно видеть этого барабанщика; он славно барабанит.

Сравните еще жалобы Алонзо (III, 3):

Ужасно, о ужасно! Слышал я,
Как волны мне упреками шумели,
И ветер выл, нашептывая в уши,
И гром, как бас в концерте похоронном,
Так звучно, так ужасно рокотал,
По имени Просперо называя.

Первый толчок к зарождению двух бессмертных образов, Калибана и Ариэля, быть может, дан был Шекспиру девятой сценой «Монаха Бэкона» Грина, где два волшебника Bungay и Vandermast ведут спор о духах пиромантики и геомантики, т. е. о том, какие из них более могущественны, духи огня или духи земли. «Духи огня, — говорит Bungay, — лишь прозрачные тени; они проходят мимо нас, как герольды, духи же земли так сильны, что могут взрывать горы». — «Духи земли, — отвечает Vandermast, — вялы и похожи на то место, где они живут; они глупее других духов, а потому эта грубая толпа земных духов служит лишь фиглярам, ведьмам и простым колдунам; духи огня, наоборот, могучи, проворны, и сила их простирается далеко».

Несколько более определенный толчок к созданию пленительного существа Ариэля был, по всей вероятности, дан Шекспиру заключительными словами пьесы его молодого друга Флетчера «Верная пастушка». Здесь сатир предлагает свои услуги прекрасной Клорине в выражениях, представляющих собой как бы первый предвестник вступительной реплики Ариэля (I, 2):