Все сбежались посмотреть на убитого. В можжевельнике лицом вниз лежал русский лейтенант — с таким же оскалом, как у Вуорелы, только теперь он не вызывал никаких чувств, кроме любопытства.
— Гляди, как далеко он отполз. Под ногтями еще земля.
— Не больно-то они заботятся о своих. Видать, оставили живым.
— Крепкий парень. Десяток метров на руках прополз.
Солдаты с серьезными лицами стояли вокруг мертвого, разглядывая его, потом Рахикайнен постучал стволом винтовки по каске и сказал:
— Алло! Ну-ка, скажи, холодно у русских в аду!
Ванхала огляделся, улыбнулись очень немногие, и он тоже сдержал смех. Рахикайнен принялся снимать с мертвого знаки различия.
— Я заберу их.
— Дай мне один.
— Черта с два! Слишком маленький чин, на всех не хватит. Погодите, пока не сыграют в ящик птицы покрупнее.
Другие скорчили недовольные гримасы, но красные пластинки уже исчезли в бумажнике Рахикайнена.
— Если кто сумеет доказать, что убил его, тогда отдам. А так лучше не просите.
Претендентов не нашлось, и пластинки остались у Рахикайнена. Но первоначальная робость была уже преодолена. Один из солдат взял ремень, красивый новый командирский ремень. Вывернули карманы. В них нашли кожаный футляр, в котором оказалась зубная щетка, расческа, набор пилочек для ногтей и флакон с одеколоном.
Хиетанен щедро попрыскал одеколоном на грязные солдатские гимнастерки, и они хохотали, как дети. Один из бойцов вильнул задом и сказал:
— Занимайте очередь. По две сотни с носа.
Другой размазал одеколон грязной пятерней по лицу.
— Одеколон на выбор, какой вам больше идет. Все знаменитые звезды душатся лавандой.
Пилочки и ножницы для ногтей тоже поделили, хотя едва ли кто-нибудь из них думал когда-то о своих ногтях: они обламывались сами собой, и ножницы не нужны.
— Смотрите, бумажник.
— А вот фотокарточка. Это он сам. А тут дата его рождения. Он родился в шестнадцатом году. Старше нас на четыре года.
— Смотрите-ка, рубли.
— Это червонцы.
— А что стоит на этом медяке? Копеек, копеек. Вот черт, ну и буквы. Кто может прочесть?
— Это значит «копеек».
— По мне, пусть значит что угодно. Я все равно ничего не понимаю.
По дороге двигалась маршем колонна. Это был третий батальон, который шел сменять на передовой первую роту.
— Отдыхайте хорошенько, ребята, чтобы завтра примкнуть к нам, — крикнули из колонны.
— Как бы вам самим не податься вспять.
Некоторые в колонне молчали. Кто-то, заикаясь, с беспокойством спросил:
— Г-где его п-позиции?
— Шагай дальше! Там они и будут.
Они оставили убитого в кустах. Лейтенант Борис Брасканов, родившийся в Вологде 6.5.1916, остался лежать ничком без пояса и знаков различия, с вывернутыми карманами.
Прибыл обоз с палатками и едой, и пулеметная рота собралась вновь. Солдаты, расспрашивая друг друга, подсчитывали потери: в первом взводе погиб один человек, в других обошлось без потерь. Смерть Каарны тронула многих, и все жалели его — хотя бы уже потому, что, как солдаты догадывались, новым командиром роты должен был стать Ламмио.
За едой обменивались впечатлениями. Лахтинен немного брюзжал, но, пожалуй, и он был захвачен общим порывом. Выражая свою прежнюю точку зрения, он обеспокоенно сказал:
— Парадный марш на Урал не удался. Слишком густо свинца в воздухе, на мой взгляд. Интересно знать, как долго мы сможем это выдержать. — И весело продолжал: — Смешно вспоминать, как «сосед» рванул к можжевеловым кустам, словно теленочек. Я стрелял вовсю. Только с этой проклятой винтовкой разве что-нибудь путное сделаешь.
Прапорщик Карилуото написал в этот вечер три письма. Но вначале он обменялся переживаниями с другими командирами взводов. «Я как заору… черт возьми, вперед, ребята… Похоже, говорит, что мне приходит конец… порядочный человек, черт побери… бесстрашный тип. Я бросаю гранату… командир пулеметной роты… отчаянная голова. Луостаринен из первой роты… два офицера в первый же день».
Родным Вуорелы Карилуото написал следующее: