Неизвестный солдат

Одна из «лотт», Райли Котилайнен, вспомнила, что она женщина и что ей как бы положено повздыхать над увиденным. В действительности же душой она была далеко от всего этого; ее внимание было всецело занято адъютантом — видным офицером с тонким обхождением, очень образованным и владевшим четырьмя языками.

Был ли он тем самым офицером ее мечты, ради осуществления которой она, Райли Котилайнен, и стала фронтовой «лоттой», одураченная мифом о «лотте»-героине, раздутым Зимней войной и слабоумными иностранными корреспондентами, проявив патриотизм, который пять лет в средней школе вбивали в голову этой телефонистке-провинциалке?

— Немцы поразительно быстро продвигаются вперед, — сказал адъютант, вспоминая последние известия. — Мы даже в наших самых дерзновенных мечтах не могли надеяться на это.

— В мечтах — нет, но есть еще и расчеты. У немецкого военного командования золотая традиция: оно не надеется, оно рассчитывает. У русских единственный козырь — равнодушная или безразличная стойкость священного бурого зверя. Но значение этого фактора уменьшается по мере того, как война приобретает все более технический характер. А в этом с немцами никто тягаться не может.

Майор охотно рассуждал о войне и военных действиях с «научной» точки зрения. Он прочел много книг по военному делу и был заядлым германофилом. Научность его мышления была столь неподдельна, что в нем даже можно было обнаружить небольшой проблеск духовности. Он был склонен мыслить абстрактно и из частных деталей делать общие выводы.

Майор Сарастие был высок ростом и шагал несколько тяжело и неуклюже, как все крупные мужчины. Крепкий затылок и волевое лицо свидетельствовали о силе и здоровье. Время от времени он щелкал по голенищу ошкуренной лозиной.

Лежавшие у дороги пулеметчики все как один старательно посмотрели в сторону, чтобы не отдавать майору честь. Они еще не научились чувствовать себя при этом свободно. Майор остановился и спросил у них:

— Вы получили еду?

— Так точно, господин майор, — ответил Сало, поднявшись и став по стойке «смирно».

Майор и без того знал, что его люди уже накормлены, но в такой вечер командиру подобает задавать благодушные вопросы. Он провел весь день в крайнем напряжении, ибо известия о ходе боя, приходившие одно за другим, вначале не сулили ничего хорошего. Потери быстро возрастали, а линия фронта все еще не была прорвана. В общей сложности в этот день в батальоне погибло более ста человек, и, чтобы не сообщать об этих тяжелых потерях, он прогуливался теперь по деревенской дороге. При этом майор был преисполнен чувства собственной значимости. У него было ощущение, будто бы его жизненные силы возросли вдвое, и он вошел в такую хорошую форму, что теперь с нетерпением ожидал, когда можно будет перейти к выполнению новой задачи. С солдатами, с «этими носителями исконно финских черт», он заговаривал благодушно-доброжелательно.

— Так, так. А курево у вас есть?

— Конечно, есть, господин майор, — ответил Сало, но тут в разговор вмешался Хиетанен:

— Курим цигарки из махорки.

— Вот как. И каково же это на вкус?

— Самосад, господин майор. Самосад он и есть самосад.

— Да, это верно. Ну ладно, отдыхайте как следует. Силы вам еще понадобятся.

— Посмотрите на эти бедра, — сказал Рахикайнен, едва майор отошел. — Как она выступает, загляденье, да и только! Но простому солдату тут надеяться не на что. Росточек сантиметров сто шестьдесят, а сколько сладости на них приходится, братцы. Но Рахикайнену ничего этого не достанется. Разве это справедливо? Одним с лишком, другим ничего.:

— Легкий походный матрас, модель восемнадцать, — сказал кто-то.

— Был бы я генерал, я бы устроил со всеми ними бордель, — продолжал Рахикайнен. — А билеты раздавал бы по солдатскому жалованью.

Эта мысль так увлекла его, что он почти серьезно добавил:

— Какие дела можно было бы проворачивать с этими билетами!

— Ха-ха-ха! Уж Рахикайнен развернул бы дело! Покупать — да, покупал бы. Но чтобы он их продавал — этого, братцы, вы бы не дождались.

Тем временем появился Риитаоя с ящиками патронов. Покраснев и улыбнувшись своей детской улыбкой, он сказал:

— Там на перевязочном пункте, у дороги, лежат мертвые. И Кауконен среди них. А еще человек десять из второй роты. Священник разламывал их личные знаки. Знаки на случай смерти И лошади там же, убиты снарядом. А еще несколько солдат из обоза. И один раненый, так тот все кричал: «Простите… простите…» Кричит, а потом остановится и начинает говорить страшные вещи, а потом опять кричит…

Лехто вне себя от ярости отвернулся от Риитаои, но остальные смотрели на него добродушно. Его наивность отбивала охоту глумиться над ним. Рахикайнен спросил:

— Какие страшные вещи?

— Боюсь сказать.

— Умирающий не боится, а ты боишься?

— Иисус Христос… сатана…

Риитаоя вновь засмущался, выговорив эти слова, но Рахикайнен беспечно сказал:

— Видать, для верности просил прощения у обоих.

— Не говори так. У санитаров были слезы на глазах.

— Слезами тут не поможешь, здесь нужна грубая солдатская песня.

Тут появился Миелонен и крикнул:

— Готовьтесь!

— К чему?

— А к походу. К походу!